Парни переглядываются. Зубатый ухмыляется. Мясоед хмурится.

– Ирландец? – высказывает он предположение.

– Про доктора Гидеона Имса слышал, ирландец? – спрашивает Зубатый.

– Напомни.

– Много лет назад он уехал из страны, – отвечает Мясоед. – Считался погибшим. Объездил колонии, Европу и т. д. и т. п. Освоил торговлю, изобретательство и прочее…

– Всякие штучки-дрючки, – вставляет Зубатый.

– Передовые хирургические методы и технические новинки, – поправляет его Мясоед. – Путешествовал по миру, то да сё, приобретал знания…

– В Париже! – со смешком произносит Зубатый. – А то где еще знания приобретают, верно?

Мясоед награждает его презрительным взглядом.

– Имс объездил весь белый свет.

– Вот как? – изумляется Зубатый. – Я знал только, что он бывал в Копенгагене.

– А почему вернулся? – любопытствует Брайди.

– А сам не догоняешь, ирландец? – спрашивает Мясоед.

– Вроде нет.

– Да перебесился просто, вот и все, – говорит Зубатый.

– При чем тут перебесился? – возражает Мясоед. – Имс за знаниями ездил, медицину изучал.

– Ради науки он раз сто умирал! – восклицает Зубатый. – Был казнен гарротой в Южном полушарии. Застрелен жандармами в Руане. Заколот на дуэли в Вене.

– В Эдинбурге стал жертвой хирурга, по вине которого у него началось заражение крови, – добавляет Мясоед, с завистью в голосе.

– Такого, как Листон [56].

– Повезло ему, что из всех этих передряг он выбрался с целыми яйцами, – замечает Мясоед.

Дверь открывается, и публика мгновенно умолкает.

В операционный зал входит доктор Гидеон Имс.

* * *

Брайди силится побороть подступающую к горлу тошноту.

Он все тот же юноша, каким она его знала, и все-таки совсем другой.

Рослый, плотнее в талии, широкоплечий, как атлет. Волосы, все такие же рыжевато-каштановые, не по моде длинные; золотистая борода с проседью – окладистая, в стиле новейших тенденций. По габаритам и апломбу он мог бы составить конкуренцию Руби. Но, в отличие от Руби, он узурпирует все пространство, забирает весь воздух. Брайди задыхается, ей нечем дышать.

Гул голосов стихает.

Взглядом голубых сардонических глаз он обводит зал. Брайди молится, чтобы он ее не заметил. Его взгляд, минуя ее, скользит по задним рядам зрителей, но она все еще не переводит дыхание.

Рукава у него закатаны, фартук чистый.

– Внимание, поросята. – Голос у него зычный, скрипучий. – Поднимите руки, кто хочет посмотреть, как я буду разделывать пациента!

Анестезиолог хмурится.

– Чудо анестезии, которое продемонстрирует нам мистер Блейк-Джеймс, заключается в том, что теперь мы имеем возможность проводить усложненные операции, – он понижает голос до доверительного шепота, – в том числе на кишках.

Публика смеется.

Санитар пододвигает к нему столик с инструментами.

У Брайди от жары кружится голова.

Перед глазами всплывает картина прошлого.

Словно время с тех пор остановилось.

Светлая узкая комната в полуразвалившейся старой хижине. Брайди, снова маленькая девочка, держит в руках таз, наполненный водой и кровью. Руки трясутся от страха и напряжения, так и норовят выронить таз, огромный, чуть ли не больше самой Брайди. Гидеон, снова юный, обливается потом, пытаясь зашить женщину, которую он вспорол…

– Сегодня, – провозглашает доктор Гидеон Имс, – у нас случай неприятной окклюзии. Ничего необычного. Всего лишь непроходимость мочевых путей. Но окклюзия вызывает у меня особый интерес.

Доктор Имс обращает взгляд на санитара.

– Мистер Хиндл, будьте любезны, приподнимите мошонку пациента, и мы приступим.

Работая, Гидеон рассказывает всевозможные истории из медицинской практики. Ведет себя так, словно общается с гостями на званом ужине. Голос у него теплый, располагающий, и медицинская братия зачарованно вытягивает шеи. А Гидеон демонстрирует попеременно то элегантность манеры художника, творящего изящными мягкими мазками, то будничную сноровку кузнеца, подковывающего лошадь.

Брайди вместе с остальными восхищенно наблюдает за ходом операции. Лишь один представитель публики – покойный боксер в заднем ряду – отводит глаза от операционного стола. Одно дело – кровь, пролитая в разгар поединка: на это, разумеется, он реагировал спокойно; другое – смотреть на кровь в холодном освещении анатомического театра. Он предпочитает разглядывать столы и блоки, наборы хирургических инструментов и зрителей, расположившихся ярусами. Руби отмечает, что общество здесь собралось разношерстное. Есть среди публики неопрятные, есть самые обычные, а есть – ну просто щеголи.

Все эти люди – джентльмены, извлекающие пользу из того, что могут дать образование, усердие и деньги. Джентльмены разные по способностям и по интеллекту; а по характеру – прямые, волевые или же посредственные. Джентльмены, рожденные быть врачами или выбравшие профессию врача по принуждению. Джентльмены, пришедшие сюда посмотреть, как проводит операцию другой джентльмен, и не скрывающие своего интереса. Руби поворачивается к Брайди. Бакенбарды на ее щеках перекосились, жилет на ней трещит по швам, брюки скроены не по фигуре. Но взгляд зеленых глаз тверд и невозмутим, подбородок вскинут, плечи расправлены – сама себе командир. Она внимательно следит за тем, что происходит за операционным столом. С полнейшим самообладанием. Несмотря на смятение, что наверняка всколыхнулось у нее в душе, как только она снова увидела того чудовищного изувера.

Руби абсолютно уверен, что из присутствующих в операционном зале Брайди больше остальных имеет право находиться здесь.

* * *

Публика покидает анатомический театр, ассистенты убирают хирургические инструменты, санитар вытирает шваброй пол. Брайди отстает от хлынувшей в дверь толпы. Она поднимает воротник сюртука и низко надвигает на лоб шляпу.

И вдруг замечает его. Он стоит у операционного стола и о чем-то оживленно беседует. Викарий Кридж из Хайгейтской часовни. Сегодня он одет так же убого, как и в тот день, когда представился ей священником. Но теперь Брайди ясно понимает, кто он есть на самом деле: медик. Губы его не кривятся в ухмылке, но во всем остальном это тот самый тип: худой, с непомерно большой головой и в целом внешне неприятный. Мнимый викарий стоит в компании других таких же молодых нечестивцев, курит и треплет языком. Дюжий санитар, орудуя шваброй, заодно выпроваживает зрителей. Кридж бросает сигару в ведро с водой, нахлобучивает шляпу и устремляется к выходу.