Я отбежал в сторону, достал два полковых миномёта, и поднятые големы, открыв прицельный огонь, уничтожили миномётчиков. Убрав всё, я вернулся к своим. А за нами уже пришли машины, нас отправляли в тыл, к штабу нашей дивизии, от которой тоже остались рожки да ножки. В общем, мы отбывали на переформирование. Я подслушал командиров и узнал, что у нас только один сержант остался, остальные все или в госпиталь отправлены, или лежат в одной из пяти братских могил в тылу нашего полка. Уснул я прямо в кузове, вместе с остальными, прижимая к себе ручной пулемёт; винтовку я давно потерял, её разбило осколком.

Машины часто останавливались, парни, включая меня, бегали до ветру. Я уже давно потерялся, куда мы едем. Наконец мы добрались до крупного города, и это оказался Смоленск. Было утро. Нас заселили в казармы, и после завтрака нами плотно занялись врачи. Я к тому времени уже залечил все свои ранения, оставив только многочисленные ссадины, в том числе и на лице, да у нас тут все так выглядели. Подслушав разговоры, я выяснил, что мы ждём остатки нашей дивизии, после этого нас погрузят в эшелон и отправят под Москву, где наша дивизия будет пополняться до полного штата. И надо сказать, эта новость меня изрядно порадовала.

В Смоленске находились многочисленные армейские склады, и все мы получили новенькую, необмятую форму и фурнитуру к ней; сами пришивали, приводя себя в порядок. Шинели нам тоже выдали, а по моей просьбе и плащ-палатку нашли – вещь для простого стрелка просто необходимая. Остальные, видя такое доброе отношение (а слухи о нашем бое у брода уже разошлись), тоже попросили плащ-палатки: оценить такую дефицитную и нужную вещь успели многие.

Ночами я бегал к озеру: качал Хранилище, тренировал тело, ну и занимался привычными делами.

Патрулям старался не попадаться: разрешения покидать казармы не было, а сидеть на губе я не хотел. Хорошо, молодые здоровые ноги выручали, да и Взор не последнюю роль играл.

Дивизию нам пришлось ждать чуть больше двух суток. От неё шесть сотен человек осталось. Что ж, они станут костяком нового формирования дивизии. Задерживать нас не стали, подали эшелон с теплушками, и мы направились к Москве. К сожалению, разместили нас не в самой столице, а выделили казармы в военном городке в двадцати километрах от окраины города. Я всё так же числился за зенитным взводом, один уцелел.

Сутки дали на отдых, а потом начало прибывать пополнение, а также немногочисленная техника. Да, с этим были проблемы. И если машины ещё худо-бедно начали поставлять, забирая их из разных организаций, то вооружения было мало. Чудо, но трофейная кухня уцелела и прибыла с дивизией: повар в критический момент боя рванул в тылы, его и перехватили. Свой ДП я сдал: мол, зенитчику он не нужен, а в линейных ротах недостаток. Пришлось достать из закромов СВТ и вписать её номер в мою красноармейскую книжицу – она целая, я держу её в Хранилище.

Я всё хотел к своим девчатам мотнуться и подумал: дай спрошу насчёт увольнительной, вдруг повезёт? И дали, сначала хотели на сутки, но я, пусть с трудом, уговорил на двое. Я как раз выходил из здания штаба, убирая лист с увольнительной в нагрудный карман, когда услышал удивлённые возгласы и как меня окликают. Это были бойцы из моего полка, у них как раз строевая должна была начаться. Полк уже пополнили на сотню человек, и даже командир появился, пока единственный, лейтенант, он получил должность начальника штаба второго батальона. Строевая – это его идея.

Я подошёл и взял протянутую мне газету, «Комсомольскую правду». Взглянул и матюгнулся, не в силах сдержаться.

– Какая падла это сделала?! – прорычал я.

– Во всех газетах это фото, – показывая мне другую газету, уже «Известия», сообщил, ухмыльнувшись, знакомый сержант, тот самый единственный командир из нашего полка, переживший бой у брода.

Я помнил этот момент. Я как раз поднимался с пехотной лопаткой в руке, видя надвигающуюся на меня лавину бойцов, и думал о том, что если кто-то из них попытается поднять меня на штык, порублю к чёрту, но, к счастью, они обтекли меня по сторонам. Этот момент и был запечатлён на фото.

Я стоял окровавленный, в полной прорех форме, один рукав которой был оторван напрочь и свисал у запястья. Хорошо видимые ордена перекосило, побитая каска со следами рикошетов съехала на глаза, подсумки сбились на левый бок. Вокруг меня грудами лежали побитые немцы, а с пехотной лопатки, зажатой в руке, стекала кровь. Воронку, возле которой и кипела схватка, оббегали бойцы, один как раз падал, сражённый пулей. За спиной у меня брод, видны битые танки, водяные гейзеры от разрывов снарядов и дымы от горящей техники. Одним словом, ад. На фото я выглядел ещё не отошедшим от схватки, напружинившимся, готовым снова броситься в бой; глаза из-за съехавшей каски смотрели исподлобья, зло и отчаянно.

– Парни, клянусь, вообще не помню, чтобы там кто-то с фотоаппаратом был.

– Мы тоже не видели, но рады. Ты меня раза три спасал, когда я думал, что мне конец. Один немец, навалившись, уже винтовкой меня душил, а тут ты мимо пробегаешь. Гранаты во все стороны покидал, немцев из автомата положил, и дальше бежать. Дух после этого переведёшь, соберёшь боеприпасы с немцев – и снова в бой.

– И у меня так было… – послышалось от бойцов.

– И у меня…

– Ладно, фотографа я не видел, но вот это откуда? – Я прочистил горло и зачитал: – «На фотографии мы видим красноармейца А. Туманова, наводчика зенитного орудия. В течение нескольких дней орудие товарища Туманова открывало огонь по вражеским самолётам, не давая бомбить позиции полка, им сбиты шесть самолётов. Когда его орудие было уничтожено, товарищ Туманов добровольно отправился на передовую в окопы и бил врага. Он уничтожил более двухсот захватчиков, и половину из них – сапёрной лопаткой». Это что за полёт фантазии? Признавайтесь, кто такое растрепал? И не двести, а четыреста я уничтожил, и не сапёрной лопаткой, а пехотной. Если уж врёте, то врите грамотно.

Однако признаваться никто и не подумал. Я с чувством выдохнул:

– Сволочи, у меня жена на последнем месяце. А если она это увидит и переживать будет? Кстати, когда газета вышла? Хм, сегодня? Может, успею?

Не слушая крики бойцов, я рванул к выходу, на ходу убирая газету в карман. Предъявил на выходе увольнительную, отбежал подальше, выискивая подходящее укрытие, чтобы машину достать. Достал «Хамви», он быстрее, и, устроившись за рулём, погнал в сторону столицы. И по фигу, что день и машину хорошо видно. Ну промелькнула, кому какое дело, а мне побыстрее нужно домой добраться, девчата газеты выписывают.

Мне удалось разогнать машину до ста километров в час, а со спуска так и до ста двадцати. Многие глазели на несущуюся машину, оставляющую за собой высокий столб пыли, наверняка водители встречных машин и мотоциклов ругались. И без происшествий всё же не обошлось. Я гнал к перекрёстку, а его как раз проходила, поперёк моего движения, длинная стрелковая колонна, солнечные лучи так и играли на гранях винтовочных штыков. И главное, видят, что машина несётся, но никто и не думает уступать дорогу, да ещё регулировщик поднял жезл, приказывая мне остановиться. Пришлось жать на тормоз. Машина юзом пошла по обочине, мимо стоявших в ожидании машин, но я её удержал, остановился.