Конечно, я надеюсь увидеть медведя. Александр иногда видел их следы, один раз – следы тигра.

– Вы никогда не увидите ни тигров, ни волков, – смеется он, – но они вас видят.

Я вспоминаю вой волков в Монголии, подозванных в сумерках охотником Монго, и как они потом незаметно ушли. Александр любит такие вещи. Иногда под вечер после выпивки его речь становится более быстрой и беспорядочной. Он излагает легенды, которые, должно быть, вошли в народный фольклор: как во время Гражданской войны белые армии исчезли через туннели под Хабаровском, как последний царь бежал в Англию к двоюродному брату Георгу V, как русская армия обстреляла остров на Уссури, отданный китайцам, и затопила его. Но он всегда добавляет своим жизнерадостным рычанием:

– Но я думаю, это все хрень. – И добавляет: – Тебе придется привыкнуть к этому. Бывает, что ругаюсь. Само собой выскакивает…

Он не может не нравиться. Мы чокаемся пивными кружками и надеемся на будущее. Но он говорит:

– Я могу быть мерзким. Иногда я думаю, что нас двое. Есть Нормальный Александр, как сейчас, а потом появляется Паршивый Александр. У паршивого бывает хреновое настроение, особенно после выпивки. Просто игнорируйте его. Он поменяется.

Вдали от города среди лесистых холмов раскинулось старое кладбище Комсомольска. Ступени из утрамбованной земли поднимаются и спускаются по склонам, заросшим березой, – среди черных надгробий и зарева искусственных цветов. В туманном солнечном свете, кроме нас, никого. На холмах слышны кукушки. Плотность могил под березами и липами, иллюзия живых цветов и взгляды выгравированных на черном камне лиц вызывают ощущение замкнутого общества, куда мы вторглись незаконно. У многих могил есть металлические столы и стулья, и пришедшие могут пообщаться друг с другом и умершими.

Мы подходим к территории, которая пышнее прочих. Здесь выпирают платформы из сияющего мрамора, а на возвышающихся сверху стелах выгравированы фигуры в полный рост. Все они молоды и небрежно хамоваты. На их надгробиях изображены ангелы. Жизнь этих людей была короткой – это могилы главарей мафии, которая процветала в хаотичные ельцинские девяностые, когда бандиты стали теневыми правителями на Дальнем Востоке. В частности, их вотчиной был Комсомольск. Здесь могилы убитого Александра Волкова и Сергея Лепешкина, повесившегося в камере на собственных шнурках в возрасте 29 лет. Они стоят в мешковатых брюках и кожаных куртках, засунув руки в карманы, словно эти руки ничего не совершили. К ним прилагаются православные кресты с тремя перекладинами, гравированные восходы, коленопреклоненные ангелы и железные розы. Кто-то положил конфеты.

Александр читает даты без эмоций.

– Когда я был школьником, они контролировали все. У всех нас была возможность присоединиться к какой-нибудь банде, многие так и делали. Школьники работали по мелочам, какие-то поручения выполняли, но недолго. – Он кисло смеется. – Только один из моих товарищей пытался всерьез стать бандитом. Они вдвоем с другим парнем избили какого-то пьяного, думая, что это добавит им славы. Он хотел стать важной шишкой в мафии, но его не взяли. Живет сейчас с мамой и носит розовые рубашки.

Мы проходим мимо других могил; в основном этим убитым в разборках бандитам под сорок, хотя одному всего двадцать. Пристально смотрящие лица не улыбаются. Эпитафии не претендуют на покаяние, здесь только сожаление. «Братья! Как печально хоронить друзей. Лучше посидеть и поговорить…» Они просят, чтобы им простили грехи и они попали в рай.

– В конце концов банды сошлись между собой, – говорит Александр. – Хабаровская мафия отложилась от комсомольской, они перестреляли друг друга и сильно ослабли. Я помню, смотрел мультфильм в кафе по телевизору, когда в квартале от меня начали стрелять. Двое парней в масках с АК-47 вышли из фургона и расстреляли какого-то криминального авторитета с охранником. Естественно, их никто не арестовал. Но все это мешало иностранным инвестициям, так что Путин прислал ФСБ и придавил их.

Самым могущественным и одиозным из них, крестным отцом всего российского Дальнего Востока, был Евгений Васин по кличке Джем. Его империя вымогательства и протекционизма охватывала все предприятия – от казино до судоперевозок. В годы постсоветской анархии его правление в Комсомольске создавало иллюзию успешного покровительства, и город казался безопасным и хорошо организованным. Однако Джем полжизни провел в лагерях и распространил криминальную субкультуру на внешний мир. В 2001 году в возрасте 49 лет он умер в тюрьме от сердечного приступа, что породило слухи о более темных причинах смерти. На его похоронах собралось более двух тысяч человек – элита экс-советского преступного мира, и он занял свое место среди этой запоминающейся аристократии: «Япончик» Иваньков (убит на семидесятом году жизни), Дед Хасан (убит снайпером в 2013 году), «Сильвестр» Трофимов[104] (взорван в «Мерседесе» в 1994), сбежавший за границу киллер Александр Солоник (задушен в 1997), бывший борец из Грузии Отари Квантришвили (застрелен в 1994).

Могила Джема – самая роскошная на кладбище. Выгравированная лазером Дева Мария скорбит рядом с крестом, а сентиментальная эпитафия изливает печаль потери под экстравагантными крылатыми ангелами. Однако на могильном камне мы видим мальчика-переростка в мятом жилете и свободно завязанном галстуке. Он выглядит неуклюжим и простым: хулиган с детской площадки.

Три года после смерти Джема за кладбищем присматривали его приспешники. Говорят, что вместе с ним закопали золото. Но мы возвращаемся в одиночестве по мерцающим березовым дорожкам, где под ногами лежат прошлогодние листья и пластиковые цветы, и не слышим ничего, кроме резких криков ворон.

– Даже сейчас, – говорит Александр, – если у тебя есть собственная квартира или машина, пожилые думают, что ты принадлежишь к какой-то мафии.

Мы находим такси до города. У водителя худое изможденное лицо; одну руку покрывает паутина татуировки.

– Это означает, что он грабил квартиры, – шепчет Александр. Таксист выглядит достаточно старым, чтобы работать на Джема. – Эти татуировки – как почетный знак и предупреждение для всех, кто имеет с тобой дело. Целый язык. Тату на плечах означают босса, а каждый купол собора на спине – одна судимость.

Таксист петляет между выбоинами и колеями. Он жалуется, что страной управляют дураки и преступники.

Ближе к реке, рядом с болотистым парком раскинулся мемориальный комплекс погибшим в Великую Отечественную войну. Семь гигантских лиц из гранитных плит словно только что вынырнули из мощеной площади. На этот образ скульптора натолкнула запись в письме офицера вермахта, который восхищался тем, что русские держатся, как каменные глыбы. Сжатые рты и непреклонные глаза в огромных блоках сохраняют неприкрытое упорство камня.

Площадь – излюбленное место подростков-скейтбордистов в спортивных футболках с надписями «Misfit» и «I love NY». Они кружат и рушатся на брусчатку. Но