Закончил он свою лекцию так: «Думаю, после сегодняшнего выступления уже всякому ясно: догадаться перейти от “Кружевницы” к подсолнуху, потом от подсолнуха к носорогу, а от носорога прямо к цветной капусте способен только тот, у кого действительно есть кое-что в голове». Надо ли говорить, что студенты наградили Божественного бурными аплодисментами и другими проявлениями восторга. Еще бы! Никто из преподавателей такими лекциями их не баловал.

Очередным увлечением художника стала молекула ДНК, открытая еще в 1930 году, но ее строение и функциональное значение в биологическом организме было объяснено и опубликовано в 1953 году учеными Криком и Уотсоном. Дали просто заворожило двойное спиралевидное устройство молекулы, и она стала появляться в виде цветных корпускул во многих его работах.

Дали, кстати, как-то сказал по этому поводу: «Давным-давно я нарисовал молекулу дезоксирибонуклеиновой кислоты — и что же? На днях четверым ученым мужам дали Нобелевскую премию за то, что они умудрились описать эту самую молекулу».

Молекула ДНК, матрица жизни, появилась и на огромном, три на три с половиной метра, холсте под необычным названием «Галасидаласидеоксирибонуклеидная». Эту работу он все-таки посвятил Нобелевским лауреатам Крику и Уотсону. Она была продана за огромную сумму в сто пятьдесят тысяч долларов одному из банков в Бостоне.

Сюжетом послужило стихийное бедствие — наводнение неподалеку от Барселоны, когда погибли сотни людей. Изображенная со спины Гала созерцает разгул стихии и Бога-Отца, возносящего в небо тело Христа, а рядом с ним матрица жизни. Мысль вполне понятная — их божественное единство и естество носит не только духовный, но и генетический характер.

Откликом на сентябрьское наводнение 1962 года, от которого пострадали многие районы Испании, можно считать и великолепную работу «Христос Валенсийский». Это несомненный шедевр, где Дали показал, что не только умеет пользоваться выразительными средствами живописи авангарда, но и как надо ими пользоваться, чтобы достичь высоты духовного напряжения и накала подлинного драматизма человеческой трагедии.

Эту картину приобрели супруги Альбаретто, которых Дали называл своей «итальянской семьей». Они летом 1956 года отдыхали в Кадакесе и свели знакомство с критиком Сантосом Торроэлья и его женой Маит, а узнав, что Торроэлья не просто знаком со знаменитым живописцем, но и является исследователем его творчества, да еще и вхож в дом Дали в Порт-Льигате, загорелись желанием увидеть великого человека. Они были просто очарованы мастером, его обаянием и приемом, а особо тем, что их дочь Кристина и Дали быстро нашли общий язык и подружились. Словом, у них установились добрые приятельские отношения, как в свое время с Джеймсом и Морзами.

Супруги Альбаретто оба были медиками из города Турина. Мара была дочерью крупного итальянского промышленника, а ее муж Джузеппе, иезуит, забросил стоматологию и стал финансистом в издательском отделе ордена.

Они стали новыми меценатами Дали, причем, как и Морзы, за спиной художника приобретали картины и у его сестры Аны Марии. Таким образом у них в коллекции оказался знаменитый натюрморт с головой Лорки «Приглашение ко сну» и портрет самой Аны Марии 1925 года. Ярый иезуит Джузеппе решил позаботиться также о душе художника, так как, сказал он, «душа Дали в опасности, потому что его жена была ведьмой…»

Бедная Гала! Как только ее ни называли, всем она не нравилась, кроме Дали, и никто не подумал, что она была тем человеком, который вырастил этот редкий и уникальный цветок под названием Сальвадор Дали Доменеч — Спаситель современного искусства.

Так вот, Альбаретто заказал художнику сто иллюстраций к Библии. Он был уверен, что тесное знакомство с текстом Священного Писания обратит заблудшего к вере. Проповедник говорил, что работа над Ветхим и Новым Заветом изменила Дали, хотя тот факт, что он во время работы над Библией вдруг захотел проиллюстрировать и сказки «Тысячи и одной ночи», заставляет усомниться, что старания Джузеппе Альбаретто увенчались хоть и частичным успехом. Иезуит, кстати, оплатил и работу над иллюстрациями к арабским сказкам, причем Гала не позволяла малышу Дали заглядывать в само произведение, дабы не ограничивать творческую фантазию художника. И в результате — гаремы и гаремы с сотнями аппетитных попок…

Позже, во второй половине 60-х годов, Альбаретто заказал иллюстрации также к «Одиссею», «Гамлету» и «Дон Кихоту».

«Дон Кихота», как мы помним, Дали иллюстрировал еще в Америке, а затем, в ноябре 1956 года, получил от Жозефа Форе заказ на пятнадцать литографий к этому произведению Сервантеса. В «Дневнике одного гения» Дали пишет, что «вообще был против искусства гравюры. Я считал, что в технике этой нет суровости, нет монархии, нет инквизиции. На мой взгляд, это была методика чисто либеральная, бюрократическая, дряблая».

И он решил эту технику усовершенствовать в согласии со своими монархическими пристрастиями. Зарядил пулями, начиненными литографской краской, «аркебузу ХV века с прикладом, инкрустированным слоновой костью» и в присутствии толпы поклонников и журналистов стал палить с палубы баржи на Сене по литографским камням. В результате получились динамичные кляксы, которые Дали, пользуясь своим талантом рисовальщика и гениальным воображением (он с детства, как помним, умел видеть в пятнах сырости на потолке те или иные образы или предметы), обращал в изображения подвигов Дон Кихота и Санчо Пансы. Продолжая свои опыты по «пулькизму», он устроил подобное же шоу и на Монмартре, когда начинил пропитанные хлебным мякишем носорожьи рога и шмякнул их об камень. Расколовшись, они дали неплохой результат — крылья мельницы. Экспериментировал он таким образом с яйцами и улитками.

Форе заказал ему еще и переплет и три иллюстрации к «Откровению святого Иоанна». Книга была выпущена в единственном экземпляре и стоила баснословно дорого. Форе оплатил и сотню акварелей к «Божественной комедии» Данте, созданных еще до войны по заказу итальянского правительства.

Супруги Дали жили все эти годы как перелетные птицы — лето в Испании, а зиму — в Париже и Нью-Йорке. И каждую осень поэтому отправлялись на вокзал Перпиньяна, ближайшей к Кадакесу пограничной железнодорожной станции. Это место, Перпиньян, стало для художника очередным наваждением. Он утверждал, что прибытие на Перпиньянский вокзал служит поводом «для ментальной эякуляции, настоящего умоизвержения». А 19 сентября 1963 года, как явствует из «Дневника одного гения», он «пережил на Перпиньянском вокзале нечто вроде космогонического экстаза», и ему привиделось, что Вселенная «точь-в-точь похожа на Перпиньянский вокзал», который и послужил темой новой картины художника, названной «Мистицизм железнодорожной станции Перпиньян».

Произведение действительно в высшей степени мистическое и волшебное, поражающее нездешностью происходящего. Достигнуто это и своеобразным построением композиции, и световыми эффектами, и обилием планов, рассеченных светом в многомерном пространстве. Здесь царствует невесомость — предметы и персонажи пребывают словно в космосе или, точнее, в сновидении или в кино.

Дали писал, что именно в Перпиньяне к нему пришло очередное озарение и он понял, как можно добиться в живописи трехмерного изображения: надо в поверхность холста, в масло, вдавливать микролинзы, подобные параболическим глазам мух. Возможно, в этой работе он и использовал этот метод, потому что здесь и вправду «пахнет» чудесами — это и не картина даже, а оживший кинокадр. И содержание этого кинокадра очень похоже на многие современные американские фильмы — взлетевший на вертикальном столбе света железнодорожный вагон (ассоциация с действом иллюзиониста Дэвида Копперфильда, поднимавшего вагоны), сам художник, возносящийся в объятия распятого Христа, едва проступающего из заднего плана пространства, занятого персонажами из «Вечерней молитвы» Милле (неизвестно, почему они вновь появились в картине 1965 года, какие события спровоцировали возвращение старого наваждения?). В этом мистическом вместилище образов является и башмак с исчезающей тенью, такой же, как и полупрозрачная Гала над тачкой с мешком, и персонажи «Вечерней молитвы», занятые сексом.