спросил Афанасий. – Отберут твое судно вместе с грузом, а команду во главе с тобой отправят на галеры.

– Не-е-ет, – усмехнулся капитан. – Султан мудрый и просвещенный правитель. Он понимает, что от купцов ему больше прибыли, чем от самой успешной войны. Да и перемирие сейчас, и пока его никто нарушать не собирается. Так что наши меха хорошо пойдут на стамбульском рынке и принесут нам – мне, разумеется, а тебе через меня – гору золотых монет. Турки слово держат, если сказали, что не трогают купцов – значит, не трогают.

– Так что же ты предлагаешь? – прямо спросил Афанасий.

– Мне нужен начальник охраны. До самого Стамбула и обратно. Ты подходишь. Жалованье положу – не пожалеешь, вернешься к себе в Новгород богачом. А не пожелаешь возвращаться, можешь и дальше со мной по морям ходить, а потом осесть в Данциге или Любеке, купить дом, найти справную женщину и зажить, как все люди.

– Я не могу как все, – сказал Афанасий. – У меня своя задача. До Стамбула пойду вместе с тобой, а дальше видно будет. Какова плата?

– Если только до Стамбула – пятьдесят золотых, – сказал капитан. – Большие деньги, охранник пятнадцать получает. А если вернешься со мной в Любек, получишь двести. Подумай, оно того стоит. Разбогатеешь, а потом отправишься в Стамбул с карманами, набитыми золотом.

– Пока только до Стамбула, – ответил Афанасий. – А там видно будет.

– Ну и хорошо, – с неожиданной легкостью согласился капитан.

Афанасий не подозревал, что до Стамбула почти полгода пути со многими остановками. За долгие годы, проведенные в море, капитан понял, что расстояние и время меняют состояние души человеческой. Самые страстные конфликты, разрывающие людей на части в начале похода, спустя три месяца плаванья забываются, словно их никогда не было. Враги в Гамбурге становятся приятелями в Средиземном море, а в Данциг возвращаются друзьями.

Капитан доверял времени больше, чем расстоянию, и куда больше, чем самым убедительным уговорам. За долгие месяцы плавания этот странный русский должен привыкнуть, смягчиться и обмякнуть. Убеждать его сейчас бессмысленно, нужно просто ждать и дать времени сделать свое дело.

– Значит, договорились, – он поднял вверх кружку с глюхендом.

– Договорились, – ответил Афанасий и отхлебнул из своей кружки. Теперь варево показалось ему вполне сносным.

Назначение новичка начальником охранники восприняли как должное. Ему повиновались без пререканий, и Афанасий не докучал командами и муштрой.

Когда прошли Финский залив, на Балтике наступило затишье. Стояли те редкие недели ранней осени, когда ветры отдыхают. Когг медленно перемещался по застывшей водной глади, охранники проводили время в негромких беседах и до одурения сражались в кости. По вечерам и до самого восхода солнца на море опускался туман, и стоявшие на вахте моряки напоминали мокрых, печальных котов с обвисшими усами.

Капитан коротал время в беседах с Афанасием. Ему полюбился этот русский варвар с необычным складом ума и неординарным запасом знаний. Капитану нравилось рассказывать Афанасию о большом мире, он много лет провел в море и многое, очень многое успел повидать.

– Русь, кажущаяся тебе огромной державой, – витийствовал капитан, – на самом деле забытый Богом край света. Мир велик и красочен, в нем есть прекрасные города, дивные пейзажи, красивые люди. Твой Новгород сумеречный, дикий край, царство серого цвета и холодных, неласковых женщин.

С обидой и возмущением слушал Афанасий эти речи. Что может быть красивее Кубенского озера, когда гуляет по нему свежий ветер, гонит крупную рябь, гнет верхушки деревьев?! Сколько света и цвета, какой простор; чистый воздух переполняет грудь, еще немного, и, кажется, взлетишь вместе с чайками и поплывешь над красной звонницей монастыря под медленный гул колоколов.

А буйный Новгород, переполненный разными людьми и диковинными товарами? Как можно назвать его серым, а разбитных новгородок – холодными?! Им только попадись на язык, так обожгут – щеки огнем запылают.

Нет, неправ капитан, судит как иноземец, как чужак. Но что толку с ним спорить, ему ведь не докажешь, насколько прекрасна и величава земля русская.

Да, отчизна – это еще не весь мир. Она и не может быть всем миром, потому что родной дом – часть души, – а дом всегда невелик. Самое сокровенное и теплое обитает в этом доме, где человеку знакомы наиболее укромные закутки. Пусть даже и не заглядывал он туда ни разу, но знает их особым сверхчувством, вошедшим в сердце с молоком матери и мелодией родного языка.

Нет, он не в силах переубедить капитана, есть знание, которое выше слов, и перенести его в чужую душу не по силам ни звукам, ни буквам. Оно наполняет сердце медленно, по капле, потихоньку заполняя его целиком.

Да и зачем его переубеждать? Сейчас путь Афанасия совпал с путем этого человека. Ненадолго идут они вместе по дороге, и лучше пройти совместную часть пути в добрых отношениях, чем спорить из-за отвлеченных истин. Кто может оценить красоту, каким мерилом определяется ласковость женщин? Пусть себе говорит капитан, пусть тешится…

Афанасий молча пил глюхенд и не возражал капитану. Тот понимал, что молчание собеседника вовсе не признак согласия, но продолжал приглашать его на беседы. После многих дней одиночества у капитана появился наконец слушатель, перед которым было не стыдно выговориться. А что молчит, пусть молчит, лишь бы слушал. Слова, они точно семя, потом прорастут, а когда и как – поживем, увидим.

Афанасий часто забирался на нос когга и подолгу сидел, прислонившись к бушприту. Вода в открытом море была темно-синей. Нос тяжело груженого судна степенно резал волны, разбивая их в белую пену. Она плоско растекалась по поверхности, из-за чего море под пеной становилось светло-зеленым. Афанасий безотрывно смотрел на воду. Та струилась неумолчно, без устали, и подобно ей в голове Афанасия протекала вся его незамысловатая жизнь, день за днем, месяц за месяцем.

Вот мать ловко достает из печи посаженный в нее горшок с кашей, смеющийся отец привозит из дальней поездки заморскую игрушку. Ее потом отымут мальчишки на улице, но отец не пойдет выручать сына… Каждый должен справляться сам… Онисифор отбивает деревянный меч Афанасия… Хрипит пригвожденный рогатиной к стене боярин… Преподобный Ефросин, лукаво улыбаясь, заговаривает по-гишпански, по-ливонски, по-фряжски… Сквозь снежный густой бор едва просвечивает колокольня Трехсвятительской обители, монахи ждут дичины, и снег так приятно скрипит под ногами… Тускло звякают кандалы, брат Федул спрашивает: «Афанасий, ты слышишь пение?»

И совсем недавнее, почему-то больше всего бередящее душу – кресты, блестевшие на шеях ушкуйников. Как же так? Вера должна делать человека лучше, чище, правильнее, как же посмели разбойники напасть на отца Алексия, а ушкуйники наброситься