Это последняя запись. Думаю, ее можно считать еще одной предсмертной запиской.

Иван Сергеевич поднял голову:

– О каких преступлениях идет речь? Я последние дни растерян, даже можно сказать, дезориентирован. В одну неделю на голову свалилось и тяжелое горе, и великая радость. Сегодня утром Надюша дала мощную положительную реакцию на новое лекарство. Иначе как чудом врачи это не называют. Девочка оживает на глазах. И тут самоубийство Любы! Это я виноват! Любаша боялась сдавать костный мозг, она понимала, что у меня возникнут подозрения, желала сохранить семью! Ну почему она раньше не пошла ко мне? Я бы все понял!

Я замолчала и выразительно посмотрела на Приходько. Кто из нас мужчина? Почему наиболее тяжелая часть беседы возложена на мои плечи?

Шеф правильно меня понял, сгорбился и залопотал:

– Уважаемый Иван Сергеевич, иногда мы плохо знаем даже самых близких людей, они тщательно скрывают свои…

У Приходько закончились слова.

Нет, наш нынешний босс в подметки не годится своему предшественнику. Чеслав нашел бы что сказать!

Из кармана Приходько донесся короткий сигнал принятой эсэмэски. Как правило, начальник никогда не отвлекается во время совещаний на просмотр сообщений, но сейчас он был рад любой возможности прекратить объяснение с Иваном. Бормотнув: «Прошу меня простить…» – Приходько вытащил мобильный, глянул на экран и уронил телефон.

Я машинально нагнулась, подняла трубку и тут же разозлилась на себя. Ну, ты молодец, Танечка! Следующий этап: ты, любезная, чистишь шефу ботинки. Что за глупость – подбирать его телефон! Ладно, не стану больше ругать себя, просто положу аппарат на стол. Но что содержится в сообщении, если оно буквально парализовало Приходько?

Понимаю, что вы осудите меня за любопытство, ведь я, наплевав на приличия, залезла в чужую переписку. Но я это сделала. Эсэмэска, превратившая Приходько в столб, была мне знакома. Совсем недавно аналогичная прилетела на адрес Димона: «У нас будет мальчик».

Часа через два я повезла морально сломленного Доброва домой. Иван Сергеевич прижимал к груди тетради и повторял:

– Вы же никому не расскажете про Любу? Ее уже нельзя наказать. Бессмысленно отдавать под суд мертвого человека, он умер, его невозможно посадить!

Я молча жала на педали и злилась на Димона с Приходько, у которых неожиданно возникли невероятно важные дела именно в тот отрезок времени, когда потребовалось сопроводить Доброва до его квартиры.

– Завтра с утра приедут практиканты, – сообщил Приходько. – Я должен подготовиться к разговору!

Я сразу почуяла, куда ветер дует, и сказала:

– Сообщение о новых сотрудниках я слышу не первый день. И где они?

– Быстро только блохи ловятся, – возразил Приходько. – Все-все, сегодня я очень занят. Таня, отвези Ивана Сергеевича домой, ему нельзя самому садиться за руль.

– Почему бы Диме не отправиться с бизнесменом? – возмутилась я.

– Он умчался в ветеринарную клинику, – сказал Приходько. – Полетел за прививками от клещей, сказал, надо срочно, прямо сегодня ночью, уколы кошкам поставить, иначе они могут погибнуть от укусов!

– У тебя, наверное, нет животных? – вздохнула я.

– Не-а, – помотал головой Приходько. – А что?

– Ничего, – сквозь зубы процедила я и покинула кабинет босса.

На улице стоит на редкость промозглая, холодная погода, по календарю осень, но, по сути, ранняя зима. Приходько не в курсе, что опасные клещи великолепно чувствуют себя летом, но с наступлением дождливого сезона ни один из паразитов носа из своего гнезда не высунет. Впрочем, не знаю, вьют ли кровососы гнезда, строят дома или роют норы, я еще тот биолог. Но, в отличие от шефа, великолепно поняла, что Димон отчаянно не хотел очутиться с Добровым наедине, вот и придумал первую пришедшую на ум отмазку. Я люблю Коробка и не собираюсь говорить правду шефу, но Димону, вернувшись домой, я сообщу все, что думаю по поводу клещей и любителей прогулок по замерзающему под ледяным ветром мегаполису.

– Любочку нельзя наказать, – на одной ноте повторял Иван. – Но если правда о том, что она совершила, станет известна, что станет с Надей? Каково ей будет жить, зная, что в ее теле течет кровь больной, психически неуравновешенной мамы? Дурная, черная кровь заразна. Понимаете?

Я посмотрела на Ивана, он сидел, отвернувшись от меня, смотрел в боковое окно и повторял:

– Дурная, черная кровь заразна.

Слава богу, именно в этот момент я свернула во двор Доброва и притормозила у подъезда.

В квартире Ивана стоял пронизывающий холод.

– Похоже, вы забыли закрыть окно, – предположила я.

– Вероятно, – равнодушно сказал хозяин, сел на диванчик у входа и застыл, словно изваяние.

Я скинула ненавистные туфли, куртку и побежала по комнатам, захлопывая стеклопакеты. Потом вернулась в прихожую, обнаружила Доброва на том же месте, в той же позе и поспешила на кухню.

В большом холодильнике было много свежей еды. Правда, в основном это оказалась гастрономия – сыр, колбаса, ветчина, банка красной икры, сливочное масло. В деревянной хлебнице лежал батон, завернутый в мешок с надписью «Булочная «Оболенский».

Я поставила чай, стала делать бутерброды, развернула пакет с багетом и увидела чек. Хлеб оказался совсем свежим, Иван приобрел его сегодня вечером – очевидно, купил перед тем, как отправиться к нам в офис.

Из носика чайника повалил пар, я открыла шкафчик, там стояло много кружек, в основном белых с цветочным рисунком. Среди общей массы выделялся синий фарфоровый бокал с затейливой надписью золотом «Иван». Он стоял в сушке вверх дном, на оборотной стороне донышка я прочла надпись на немецком языке «Ich liebe dich».

Накрыв на стол, я вышла в прихожую и сказала:

– Пойдемте, вам надо попить горячего.

– Да, – покорно отозвался хозяин, отправился на кухню, сел за стол и замер с напряженно вытянутой спиной.

Я завела обычный бытовой разговор:

– Сколько вам сахара положить?

– Лучше мед, – попросил Иван. – Сахар вреден для здоровья, и коричневый не лучше. Если вас не затруднит, возьмите банку на подоконнике. И примите мой совет: не употребляйте сахар, никакой, ни из свеклы, ни из тростника.

– С моим весом лучше даже не смотреть на сахарницу, – улыбнулась я.

Иван неожиданно оживился:

– Вы не пробовали зубную пасту «Фрутто»?

Я схватила банку, на крышке которой было изображение нереально большой пчелы и, пытаясь ее открыть, переспросила:

– «Фрутто»? Это что? Про «Нокко» я знаю, покупала, хорошая паста, но, простите, вкус у нее не ахти.

Иван Сергеевич оживился: