* * *

А в Лесном тоже вовсю кипели работы — земляные, строительные, глобальные. Сергей Мещерский был просто поражен их размахом. В парке вереницей стояли грузовики с песком и гравием, фуры с алюминиевыми трубами, бетонными кольцами, какой-то сложной арматурой. Вокруг грузовиков сновали как муравьи рабочие— их словно стало еще больше.

Мещерский, ожидавший встретить в Лесном после вчерашних бурных событий уныние и апатию, был потрясен всем этим деловым размахом. Но более всего изумил его сам Салтыков. Куда делось, куда исчезло то мятущееся, гневное, казалось бы, раненное в самое сердце насильственной разлукой с любимым существо, которое он, Мещерский, вчера еле-еле удерживал от самых отчаянных и необдуманных поступков? Салтыков снова был самим собой — смотрел спокойно и благожелательно, улыбался приветливой чуть рассеянно. О бушевавшей в его душе буре сегодня уже ничто вроде бы и не напоминало. Он был элегантен и гладко выбрит. От него слегка отдавало перегаром, но запах был старательно заглушен мятным эликсиром для полоскания рта.

Когда Мещерский въехал во двор усадьбы, Салтыков, дававший указания рабочим, начавшим разгрузку машины с арматурой, обрадованно окликнул его:

— Сережа, наконец-то, я тебя с утра уже жду!

— Я думал, мы с тобой сразу в милицию поедем, — сказал Мещерский, обмениваясь с ним крепким рукопожатием. — А у тебя тут такой прилив трудового энтузиазма.

— А, ты про это, — Салтыков небрежно махнул рукой. — Я заказывал оборудование для водонапорной башни и для системы канализации. Сегодня как раз все и доставили. Конечно, сейчас совсем неподходящий момент, но отменять доставку уже было поздно. Они начнут устанавливать бетонные кольца для коллектора сточных вод. У нас с Денисом Григорьевичем Малявиным разработан целый план.

— Но я думал… Ты же вызвал меня, чтобы мы вместе поехали выручать этого твоего… паренька, — Мещерский замялся.

— Видишь ли, Сережа, — Салтыков обнял его за плечи. — Вчера я был просто не в себе, я погорячился. Меня до крайности возмутила та нетерпимость и та бесцеремонность, с которой… О, наши с тобой предки, Сережа, никогда бы не позволили так с собой обращаться в стенах своего родового имения. Но мы, конечно, люди совсем иной эпохи. А здесь у нас, на нашей многострадальной Родине, видно, так уж принято теперь… Нет, Сережа, что хочешь говори, а большевизм, патологический, утробный большевизм на бытовом уровне все еще не изжит. Да-с… И это меня очень огорчает. Ты, конечно, сейчас спросишь — звонил ли я адвокату. Нет, я никуда пока еще не звонил. А вот мне звонили.

— Из милиции?

— Нет, представь себе, из политсовета движения «Евразийское наследие».

— Монархисты?

— Мне предложили войти в политсовет. Переговоры то об этом давно шли. А на днях у них должен состояться учредительный съезд. Я сказал, что должен обдумать это предложение. И тут возникает серьезная дилемма, — Салтыков закусил нижнюю губу. — Они кое в чем страшные консерваторы, ортодоксы. У них самые тесные связи с церковью, а она некоторые вещи считает в числе смертных грехов — ну, ты не маленький, догадываешься. Но кто не грешен в этом мире, господи? Я, наверное, самый большой грешник из всех, я все сознаю. Но если только до них дойдут слухи о том, что я замешан в какую-то историю с…

Мещерский ждал, что он скажет «с убийствами», а может, даже «с поисками клада», но Салтыков закончил с нервной усмешкой:

— С неким юным и прекрасным созданием… Ну, ты меня понимаешь? Вчера я вел себя очень неосмотрительно. Я был в ярости. И… и большое тебе спасибо, что ты не позволил мне наделать еще больших глупостей. Ты и Анечка удерживали меня, а я… Словом, я приношу тебе свои извинения за свое вчерашнее поведение: Готов повиниться и перед Аней. Они вчера е сваном так неожиданно покинули меня — я даже не успел сказать Аннушке, что я… — Салтыков вздохнул. — Она мой друг— искренний и преданный. И я знаю, она желает мне только добра. Такие женщины, Сережа, сейчас большая редкость. Они наше фамильное достояние. Кстати, ты не знаешь, где она может быть?

— Кто, Аня?

— Да. Я звоню ей с утра. Дома никто не отвечает, а в ее антикварном магазине мне сказали, что она на работу не пришла.

— А ты звонил ей на мобильный?

— Он отключен, судя по всему. Жаль. Я бы хотел принести милой Анечке свою повинную голову — как говорится, которую меч не сечет, — Салтыков улыбнулся.

— А как же этот парень, этот Леша Изумрудов?

— Я тут поразмыслил, ночь выдалась бессонная, знаешь ли… Ну что мальчику может грозить? — Салтыков пожал плечами. — За ним же нет никакой вины. Это должно выясниться само собой.

— Значит, мы не поедем в отделение милиции выручать его?

— Пока нет. Ты видишь — сейчас я не могу, я занят. Малявин звонил утром, он задерживается. У него какие-то личные обстоятельства непредвиденные. Я не могу все здесь бросить на самотек. И потом, мне так и хочется работать, я все же инженер в прошлом, и неплохой, нам думать.

— А насчет охранного агентства ты хотел…

—Ах да, помню, конечно, — Салтыков устало улыбнулся. — Но после, хорошо? А пока пойдем, я показе тебе чем мы тут занимаемся.

— Роман Валерьянович, опять вода под фундаментом. Вчера откачивали, а сегодня опять скопилась. Начали качать, а там даже и не вода, а грязь, жижа одна идет пополам с гнилым илом. Эту дрянь в пруд сбрасывать, как мы раньше делали, — себе дороже, — к Салтыкову подошв бригадир рабочих. — Подите сами гляньте.

— Сережа, пойдем посмотрим, в чем там проблема. — Салтыков сразу оживился — неприятная тема с объяснениями была исчерпана. Он повлек за собой хмурого Мещерского по аллее в направлении Царского пруда. — А что если в овраг сделать сброс, где свалка? — довернулся он шагающему за ними по пятам бригадиру. — Все равно там все засыпать будем полностью, новый грунт возить?!

На берегу пруда земляные работы (в чем конкретно они заключались, в тот первый момент Мещерский та толком и не понял) шли на участке, где в оные времена располагался павильон «Версаль». От его фундамента остались всего несколько плит, да и те почти полностью были скрыты наносным илом, мусором и грязью. Оглядевшись, Мещерский заметил, что берег Царского пруда был низкий и сильно заболоченный. Чтобы привести ей в норму, надо было бы вогнать сюда не одну тонну песка. Но пока здесь, напротив, отчего-то только выбирала грунт — вернее, жидкую липкую глину. Какой-либо логики и целесообразности Мещерский во всем этом не видел.

Салтыков размашистым решительным шагом направился к рабочим, жестами показывая, куда отводить толстую пластиковую трубу, по которой мощный электрический насос гнал глину в отвал. Работяги закивали, подцепили скоренько к трубе трактор и поволокли ее прочь от пруда в сторону небольшой рощи, росшей по склону неглубокого оврага, где еще во времена психиатрической больницы была свалка.

Спустя четверть часа насос снова заработал. Двое работяг спустились в овраг: под напором жидкой грязи труба так и ходила из стороны в сторону, грозя в любой момент лопнуть, не выдержать. Ее надо было укрепить специальными стальными скобами.