А живёт помещик Немятый, как все нормальные помещики, в городе, в каменном доме. С балкона дома того закат видать каждый почти что вечер, а также завод имени Карла и Либкнехта.

Но завод тут ни при чём. И город ни при чём. Тем более что завод принадлежит олигархам, а город вообще — дрянь. Речь у нас не о городе, а о селе. Немятовке.

Раньше-то село это называлось, конечно, Котовка. В честь кота Немятого. Но потом население проявило инициативу село переименовать, вернув ему исконно историческое название. То есть историческое, не историческое — это неизвестно. Кто эту историю знает и читал? Тут другое. Население, оно же глупое. Хотело, как водится, к помещику свому подлизаться, лизнуть ему, проще говоря, соответствующий фасад фигуры. Думало, может, переименуем Котовку в Немятовку, он нас любить станет пуще, приезжать станет реже, а главное, не будет заставлять всех от мала до велика вместе с собой заборы красить километрами. А то же надоело населению строить заборы в степи, да их красить. По Немятовской прихоти в любое время дня и ночи.

В общем, выбрали время, когда Немятый в городе своём насморк лечил аллергический, задумались всем миром и додумались: пошли к коту Немятовскому делегацией, поклонились, говорят:

— Ты как, кот, не против переименования?

Кот говорит:

— А мне по фигу. Кошек штук пять для меня поймайте, чтоб я тут не скучал, и всё.

— Значит, — делегация говорит, — ты за. А насчёт кошек не сумлевайся. Кошек мы тебе обеспечим в ассортименте от каждого двора.

На том и порешили. И сделали Немятому таким образом всем миром приятное.

Вот он приезжает как-то после всей этой катавасии в Котовку, смотрит, а Котовки нету. И на её месте Немятовка какая-то высится под соломенной крышей. Сначала подумал Немятый, что, может, он не туда попал, а потом присмотрелся — туда. Когда же понял всё Немятый своим умом, хорошо ему стало на душе и прекрасно. И согнал он население с детьми малыми и скотиной ихнею в центр села, «молодцы, — сказал, — блядь-население, хвалю». И ещё сказал:

— Ну, теперь мы тута заборов накрасим на века. Так что — все на строительство заборов под покраску!

Вздохнуло население с грустью на выдохе, почесало в затылке и за ухом и подумало про себя неслышно: «Эка вот, — подумало, — поди ж ты. Как оно всё наоборот обернулось. К Немятому передом, а к нам задом. Да нам, — подумало, — не привыкать». Одна беда — где в степи досок на заборы эти брать бесконечные? Негде. Но Немятый, он тоже не лыком шит и не пальцем делан. В том смысле, что Немятому палец в рот не клади — отъест по плечо. Он в городе собрал всех своих учеников и соратников, и продолжателей рода заборокрасильщиков, накупил с ними досок видимо-невидимо и отправил их в Немятовку малой скоростью — автобусом, значит, Икарус рейсового предназначения. Еле автобус доехал. С грузом. Немятовцы доски успешно выгрузили — а куда б они, твари, делись, — в штабеля сложили и приступили к заборостроительству. Часть досок, по доброй народной традиции, украли на всякие хозяйственные нужды, а из оставшихся таких заборов понастроили — любо дорого. Всю степь ими перегородили как с севера на восток, так и с запада на юг. А Немятый — с их помощью — заборы всеми цветами радуги выкрасил. Так что видны они от самого синего моря, и все народы, народности и нацменьшинства вплоть до лиц самой кавказской национальности — знают ныне величие помещика Немятого. И не только знают, но и чтят как положено: плывут по степи пароходы — слава Немятому! Летят по реке самолёты — ура Немятому. Правда, пионеры, сволочи, как мимо заборов Немятовских пройдут, так обязательно слово неприличное гвоздём на них нацарапают. Вместо положенного салюта. Но все остальные — чтят. И даже, несмотря на Немятого, его любят. Любят — и всё тут, по гроб жизни. Потому что ничего с любовью к Немятому не поделаешь и никак против неё не попрёшь. Не зря же в нашем мудром народе-труженике исстари говорят: «Ай лав ю, — говорят, — страшней поноса».

Пожалуй, так и начну.

Когда нынешние писатели (или люди, считающие себя таковыми) не способны написать нечто, строгое по форме и внятное по содержанию, они пишут «Записки». Так вот… Значит… Это… Ну, в общем, одним словом:

ЗАПИСКИ

Или нет, «Записки» — всё-таки слишком банально и слишком использовано. Лучше «Записи». Да, «Записи» гораздо, и я бы сказал, много лучше. Конечно, уже давно существуют всем известные «Записи и выписки», но у меня же будет без выписок. То есть можно, пусть с некоторой натяжкой, считать, что название вполне оригинальное. А если и не вполне. Другого у меня всё равно нет.

Через границу тысячелетий перевалили незаметно — были выпивши. Перевалили — и живём, как раньше жили. То есть смену этих тысячелетий никто не почувствовал на себе и своих близких. Так, может, её и не было? Может, придумано всё. И летоисчисление, и бег времени пресловутый, и вехи в нём с зарубками на прикладе. Придумано и никакой главной роли не играет. Но может, всё как раз наоборот. И уже зреют исторические катаклизмы нового века, нового тысячелетия. Они зреют, а мы живём себе, как последние дураки, ничего не подозревая и ни о чём не думая, живём, пока живётся, нам не о чем тужить, покуда сердце бьётся… А сколько ещё этому «покуда» длиться — мы не знаем и знать не хотим. Потому что узнать-то как-нибудь можно — если изловчиться, — но вдруг конец «покуда» уже не за горами или он на носу? Мы же расстроимся. Что для здоровья опасно. А так поживём ещё, надо думать, попляшем. В прошлом веке вон до четвёртого года плясали. Без войн, революций и всяческих кровавых воскресений. Не считая, конечно, волны погромов на юге империи. Давшей толчок смелой общественно-политической мысли и почву мыслителям, у которых набралось очень много разных мыслей по этому и другим поводам.

Да, мыслей много. Была бы от них польза, так хрен бы уже с ними, с мыслями, можно и помучиться. Но и пользы от них никакой, и отбою нет. А от мыслителей, так и вовсе один вред ужасный. Это все знают, в том числе и мыслители. И может быть, именно они лучше всех это знают. Но проку от их знания — никакого. Мыслитель, он чуть что, погрузился в себя, ушёл, как под воду, и полный привет. А мы его бурную мыслительную деятельность расхлёбываем. Головой только зря ворочая. Бессмысленно. А любая бессмыслица меня бесит. Зачем-то мне нужен смысл. Во всём и какой угодно. То есть сейчас он мне не нужен. Сейчас он мне ни к чему. А какое-то время назад я в нём позарез нуждался. Не задумываясь о корнях этой нужды, её причинах и прочих аксессуарах. И это было прекрасно. Не задумываться, а знать. Знать, например, что смысл — нужен. Почему, зачем — не знать, а что нужен — знать. И не только смысл. А и ты сам, допустим.

Но это я уже перегнул, это уже слишком. Есть у меня подозрения, что не только я, а вообще никто не нужен никому. И если кто-то кому-то нужен — это только кажется. Сегодня нужен, завтра нет. Иначе почему вечно не совпадают тот, кто нужен, и тот, кому нужен? Ну, да это общее место, почти место общего пользования. Столько об этом говорено-писано. И всё равно непонятно. Почему, скажем, родители перестают быть нужны детям как раз тогда, когда у родителей появляется в них настоящая, физическая потребность?