грудой одеял, принадлежащих другим, ты пожертвовал свободой ради тепла. Ты закрываешь глаза, забываясь.

Свобода – всего лишь воспоминание.

Но я помню. Я помню, что главный путь к свободе – это любовь. Я становлюсь любовью. Здесь, с моей возлюбленной. Она здесь, на этой лодке, со мной, и мы идем на сорока узлах. Турция где-то впереди. Медовый месяц в той самой точке, где восходит солнце.

Грядет смятенная эпоха, и снова встанет Вопрос – кто ты?

* * *

В трех милях от берега Франц Хансен заметил серые корпуса двух быстроходных катеров береговой охраны. Вертолет, поднявшийся с острова час назад, догонял его.

Убегая с острова, он оставил Маноса Ману в полуобморочном, полубредовом состоянии. По грунтовой дороге к дому подъезжал автомобиль. С противоположной стороны приближался другой. Довести дело до конца не хватило времени. Лебедку он оставил включенной, и она должна была выполнить свою работу – удушить Маноса. Прибираться тоже было некогда. Да и ни к чему. Он также не успел достать ключи из бассейна и отыскать Лиз Уилл.

Времени хватило только для побега.

В заборе имелась дверца поменьше, выходящая прямо к бухте. Он взвалил на спину тело Лены, взяв ее буй и еще один – свой, последний. Спустился к воде. Включил мотор. Привязал к себе буй. И взял курс в открытое море. Наверху какие-то люди ломали ворота.

Времени у него было предостаточно.

Так или иначе он будет свободен.

Он. Она.

Сжав рулевое колесо, Хансен оглянулся. Там, где раньше лежали Билл Кейси, Дженна Уилл и Уилла Кендалл, теперь лежала обнаженная Лена Сидерис. Мертвая. С пропущенной через нее цепью.

Все пошло не так, ужасно неправильно. Или, может быть, совершенно правильно.

– Полиция! Доктор Хансен! Заглушите двигатель! Остановитесь! Сейчас же!

Над головой оглушительно рокотал вертолет. Хансен заложил вираж.

И остановился.

Море было спокойным, как лужа крови. Хансен подтащил тело Лены к поручням.

– Стоять! Ничего не делать!

Он поднял руки. Лопасти винта мерно рубили воздух.

Резким движением Хансен столкнул тело Лены за борт. Затем якорь. Цепочка размоталась, натянулась и потащила тело вниз. И почти сразу ее прекрасное лицо исчезло в глубине.

Его это ничуть не шокировало. Он снова поднял руки, как бы говоря: «Да! Это я!»

Полицейские в вертолете не знали, что делать. Застрелить? А можно ли? В самом деле?

Уже не обращая на них внимания, Хансен бросил за борт еще один якорь. Цепочка была прикреплена к веревке, завязанной на его лодыжке. Веревка разматывалась, казалось, бесконечно долго. На другом ее конце был буй. Он встал на борт, как будто с намерением сдаться полиции. «Я признаюсь…» И прыгнул. Веревка потянула его за ногу вниз.

Как быстро… И как глубоко… Дна не было видно. Снизу, словно из открывшегося центра Земли, поднималась сверкающая синева. Хансен вдохнул ее полной грудью.

Он видел глаза своих жертв. Они не просили пощады, а вместо этого надеялись на свободу.

Он боролся за жизнь. За свободу. В этом заключалось его наследие. Он был рад.

Синева как-то быстро потемнела, и он увидел дно. Такое заурядное… Два валуна и бесконечный песок. Ничего больше и не требовалось. В этой заурядности и обыденности он мог начать сначала.

В груди сильно пульсировало. Хансен поднял глаза. Веревки оказалось более чем достаточно. Далеко вверху покачивался буй. Белый. С коротким посланием – «FREE».

83

Где-то играли дети.

Манос не мог бы сказать, что это за игра, но по их голосам понял – она идет всерьез.

Кто-то выигрывал, но те, кто проигрывал, не сдавались. Он попытался открыть глаза, но кто-то склонился над ним.

– Мистер Ману! Манос!

«Что за игра? Прятки? Я в игре, что ли?» Свет резал глаза, он знал, что должен очнуться.

Время вышло!

– Манос!

Но кто это? Фредерик? Хрисанфос? Беллас?

К прежним голосам добавились другие:

– Впустите меня! Это мой друг!

– Успокойтесь! С ним всё в порядке!

«Я жив?»

Невыносимая тяжесть давила на грудную клетку. Лебедка… Хансен оставил ее включенной… Боль в груди такая, что каждый вдох становился пыткой. Но хуже всего нога. Ему удалось посмотреть на нее – по дыре с обеих сторон. Невероятно. Гарпун прошел насквозь.

– Ха… Хансен…

– Хансен кормит рыб.

– Дыши.

Кормит рыб…

– Мертв! – крикнул Хрисанфос. – Утонул!

«Вот это да. Лена… она только что была здесь. И Лиз!»

– С Лиз всё в порядке! – крикнул Фредерик.

– Манос…

– Тебе больно? Мы забираем тебя отсюда.

– Помогите мне с этими цепями! – крикнул один из полицейских. Голоса, которые он не узнавал. Пытаются выяснить, как работает лебедка. Они распутывали его точно так же, как он распутывал Лиз. «Похоже, меня сильно трясет…»

– Вызовите врача! Нам нужна помощь!

Он помнил только это. Как распутывал сеть. Лена… Кто скажет ее отцу? Манос чуть не заплакал, но никто этого не заметил. Он попробовал подтянуться.

Хансен… Надо сказать им, где найти ключи от ворот. Проверьте бассейн! Мы должны выбираться отсюда! Другого пути нет…

Он отключился.

Когда Манос проснулся, сияние рассвета сменилось заревом заката.

До предела измотанный, он не замечал разницы. Думая, что задремал всего на несколько минут, проспал тридцать часов.

Манос находился в больнице Миконоса. Снаружи доносился шум машин, направляющихся на пляж и возвращающихся в город. Цикады. Превозмогая боль, он потянулся за телефоном. «Сигнал» – сердечко от Мэй. «Слэк» – ПДФ от Новака. Авиабилеты. «Я улетаю завтра?» «Вотсап» – приглашение от Джереми Онга посетить его яхту и пожелание всего наилучшего. «Вайбер» – поток сообщений. История с арестом Хансена вышла в публичное пространство. «Телеграм» – еще два сообщения. В «Твиттер» Манос даже не стал заглядывать.

– Теперь можете войти.

Он не видел медсестру, но она кого-то впустила. Джеймс. Двое бессонных суток, изможденный вид, щетина – вот кому точно не помешало бы поваляться на больничной койке.

– Спасибо. За то, что спас мою жену.

– Она в порядке?

– Ей дали что-то успокоительное и нейтрализующее действие кетамина. Она здесь, по соседству с тобой.

– Вот так свадьба, да?

– Да уж, та еще свадьба…

Так много еще нужно было сказать, но это подождет до другого раза. День клонился к закату; люди возвращались с пляжей, готовились к вечерней прогулке. А вот Джеймса таким встревоженным и измученным Манос никогда еще не видел.

– Сильно болит?

– Просто… давит на грудь.

Они рассмеялись.

– Я в порядке, правда, – сказал Манос.

Джеймс сжал его руку.

– Тогда давай убираться отсюда, ладно?

С выпиской проблем не возникло – скорее благодаря офицеру Белласу, чем врачам. Если мистер Ману желает