В конце октября я был вызван в Зальцбург, где должен был доложиться местному командованию и получить дополнительные указания.

Поездка на поезде уже не была таким простым делом. Наш поезд даже не прибыл в Зальцбург, конечной остановкой была маленькая станция на окраине, где я побрился, чтобы быть «готовым к смотру». Вдруг прозвучала воздушная тревога. Все, за исключением двух солдат и меня, бросились в бомбоубежище. Мы с открытого места смотрели на строй бомбардировщиков.

Они летели стройными рядами прямым курсом на Мюнхен, не обращая внимания на многочисленные зенитные орудия. Их огонь уже не имел даже психологического эффекта.

Эти ребята вскоре вернулись, следуя по тому же маршруту. Лишь один из самолетов отбился и шел несколько более низко. Казалось, его собьют. Мы, конечно, уже собирались посмотреть на его гибель, когда самолет вдруг сбросил свои бомбы не более чем 100 метрах перед нами. Вероятно, он берег их для Зальцбурга. Вскоре мы уже лежали, уткнувшись носами в грязь, а поднимались с опаской.

Бомбардировщик плохо кончил. Его сбила зенитка, и он врезался в горы. Но теперь моя «парадная форма» выглядела так, будто я только что прибыл с фронта!

Мои подозрения подтвердили в канцелярии коменданта города. Ставка фюрера была совсем не в этом районе. Было заранее решено, что награду вручит Гиммлер. Его штаб был расположен на окраине Зальцбурга. Гиммлер был не просто фюрером СС. Он был одновременно шефом всей полиции, министром внутренних дел и командующим армией резерва, то есть частей резерва самой армии.

Все офицеры были размещены в специальном поезде, расположенном прямо перед входом в туннель, куда его загоняли во время воздушной тревоги. Я думал, что охрана более бдительна. Двое часовых совершали обход с каждой стороны поезда. Они даже не спросили у нас документы, когда мы поднимались по ступенькам вагона.

Офицер связи армии в звании майора занялся мной и направил меня в купе гостевого вагона. Он сказал, что мне нет необходимости спешить, поскольку моя встреча с Гиммлером не произойдет, как минимум, в течение ближайших двух дней.

Он сказал также, что командир 1-й роты 502-го батальона обер-лейтенант Бельтер отбыл днем ранее. Он был награжден дубовыми листьями через три месяца после меня и тоже побывал тут, чтобы получить награду. Какая жалость, мы не встретились здесь. Я с ним так больше и не увиделся.

Потом я был гостем штаба. Все офицеры радовались, когда кто-нибудь сюда прибывал, потому что тогда им разрешалось распить бутылку шнапса, приготовленную для почетных гостей. Гиммлер был очень строг. Сам он не употреблял алкоголя. И каждый, от лейтенанта до генерала, должен был чистить для себя картошку на обед.

Майор провел меня по отдельным купе поезда. Я был поражен, как много офицеров разместились в вагонах. Меня, конечно, больше всего интересовал один вопрос: «Какой оборот примет война и что здесь они об этом думают?»

В кино показывали много новых видов оружия: реактивные самолеты и управляемые ракеты для борьбы с самолетами. Появилось так много сообщений о добровольцах, изъявивших желание пилотировать ракеты, что лишь немногие могли быть использованы с этой целью.

Я своими собственными глазами видел сообщения о таких добровольцах! Предполагалось, что такими ракетами можно будет сбить за один раз сразу несколько бомбардировщиков. Из других видов демонстрировали: управляемые на расстоянии противосамолетные снаряды, новые виды отравляющих газов и новые подлодки, которые нельзя было засечь радаром. Были также приборы ночного видения для танков и дальних бомбардировщиков, способных достичь Америки.

«Расщепление атома» также было показано на модели. Этот процесс был мне непонятен при моем тогдашнем уровне знаний. Разобраться в этом я смог только во время учебы после войны. Я также узнал, что для этого процесса необходима «тяжелая вода».

В результате предательства наш завод в Норвегии подвергся атаке. Взлетели на воздух даже два железнодорожных вагона с «тяжелой водой», которые можно было спасти. Вагоны уже погрузили на паром, который должен был доставить их в Германию. Говорили, что эта потеря отбросила нас назад, как минимум, на два года. Из-за этого Восточный и Западный фронты приходилось сдерживать, не допуская их приближения к границам Германии по крайней мере в течение года. Конечно, обсуждались и подробности покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Для меня единственным «борцом сопротивления» в подлинном смысле этого слова был граф Штауффенберг. Вначале энергичный офицер-фронтовик, он познакомился с фактической ситуацией на войне после своего ранения и последующего назначения в ставку Гитлера. Он решил действовать и следовал своим убеждениям. Пожалуй, стоит отметить, что из всех прочих он был испытанным в боях фронтовиком, который взялся за дело и принес себя в жертву за свои убеждения.

Он был в числе наиболее способных армейских офицеров Генерального штаба. В довершение всего он был израненным человеком, потерявшим правую руку, часть левой руки и глаз. Тот факт, что граф Штауффенберг до самого последнего момента не присоединялся к группе сопротивления, явно свидетельствует о нерешительности всех тех прочих оппозиционеров, которые планировали убийство с 1938 года, но так и не нашли исполнителя. За все эти годы не нашлось ни одного человека, который просто поднял бы пистолет и сделал решающий выстрел.

Почти все мы, фронтовики, верили, что ставим свою жизнь на карту во имя какого-то блага, что выиграем войну, но никто не знал этого наверняка. Лидеры сопротивления были не только убеждены в том, что их жертва будет принесена на благо отчизны, но они также знали, что только своевременная ликвидация Гитлера может спасти Германию.

Именно так утверждают выжившие в войне и биографы. От любого солдата в мире требуется, чтобы во время войны он ставил свою жизнь на карту во имя своей страны. Он должен это делать, не спрашивая, будет ли жертвовать своей жизнью за благое и правое дело, или даже за то, которое обещает успех.

Почему тогда мы должны освобождать членов сопротивления от их обязательств действовать своевременно и беспощадно? В конце концов, они знали, что их усилия и жертвы могли спасти Германию, только если бы они действовали своевременно. Неумение действовать, используя упомянутый фактор, остается непонятным для нас, фронтовиков.

Что бы произошло, если бы Гитлер все-таки был убит 20 июля 1944 года? Какие надежды могли возлагать немцы на этих людей, которые по прошествии стольких лет не знали, как спланировать нападение на Гитлера, которое просто должно было быть успешным? Заговорщики так и не научились контролировать ситуацию. В любом случае, как можно было убедиться, третьей стороной, которая только посмеялась, были союзники. Они так и не выразили готовность дать гарантии вождям сопротивления.

Ненависть западного мира и даже еще более справедливая ненависть русских не была направлена просто на Гитлера. Она касалась всего населения Германии в целом. Достаточно оценить Ялтинское соглашение и переговоры, которые к нему привели.

Тот, кто хочет начать революцию, должен ставить на одну карту. Либо так, либо он должен отказаться от восстания и смешаться с армией выражающих недовольство и саботажников, которые были, есть и будут в каждом государстве и при любом режиме. Ни один настоящий фронтовик не примирится, и будет прав, с тем фактом, что тайные выражения недовольства и ложный саботаж ценятся выше, чем риск своей жизнью на фронте. Особенно потому, что видит, как уцелевшие и посвященные в тайны групп сопротивления после 1945 года часто позволяют себе терять скромность, столь характерную для истинных идеалистов.