Ханна вспомнила то, что Митчелл говорил о внуке в первый вечер, когда Рейф пригласил его на ужин. «Он — Мэдисон, вспыльчивость у него в крови. Но если бы он был в ту ночь с Кэтлин и видел бы, как произошла трагическая случайность, он бросился бы за помощью, а потом честно рассказал в полиции, как было дело…»

— Твой дед знал, что к смерти Кэтлин ты не причастен, — заверила она. — Он никогда не сомневался в тебе.

— Теперь я знаю это. Ханна вздохнула:

— Похоже, между вами наконец-то установилось длительное перемирие. Для начала неплохо.

Рейф искоса взглянул на нее:

— Какая тебе разница, в ссоре мы с Митчеллом или нет?

— Я привыкла доставлять радость всем, кто окружает меня.

— Неудачный ответ. Попробуй еще раз.

Она поморщилась:

— Не настаивай.

— Ладно. — Он отпил еще ликера.

Ханна выждала несколько секунд, убедилась, что продолжать разговор он не намерен, и пустила еще один пробный шар:

— Я поклялась себе не спрашивать, что произошло между тобой и Митчеллом на веранде, но любопытство не дает мне покоя…

— Неудивительно.

Она пропустила шпильку мимо ушей.

— Послушай, ты сам только что сказал, что Митчеллу никогда и в голову не приходило, что ты виновен в смерти Кэтлин. Вы вдвоем решили расследовать это дело. Ты даже пригласил деда на ужин — уже во второй раз. Сразу ясно, что отношения между вами наладились. Так что случилось на веранде?

— Ничего особенного.

— Не надейся, что я поверю, и не делай вид, будто не понимаешь, о чем речь.

Рейф уселся поудобнее и обхватил длинными пальцами пузатый бокал.

— А мне казалось, у меня отлично получается.

— Это не смешно, Мэдисон. Когда ты ушел провожать деда, ты был в отличном настроении, а обратно вернулся хмурый. Вот я и хочу узнать, что произошло на веранде.

Сначала ей казалось, что ответа она не дождется. Но вдруг он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.

— Митчелл напрямик заявил: ему не нравится, что мы с тобой, как он выразился, живем во грехе.

— Живем во грехе? — недоверчиво переспросила Ханна. — Так и сказал?

— Да.

— Забавно… сейчас так уже никто не говорит.

— Я сказал ему об этом.

— Это же старомодное, архаичное выражение. Оно безнадежно устарело вместе с системой ценностей, оскорбительной для двух разумных взрослых людей, которые имеют право самостоятельно принимать решения насчет своей личной жизни!

— Чертовски верно.

— Дурацкое выражение, олицетворение ханжества и презрения ко всем правам человека!

— Как ты говоришь? Повтори, я запишу.

— Оно абсолютно не допускает существования другого образа жизни, исключает свободу связей, само право на жизнь, свободу и стремление к счастью!

— Ну, Митчелла даже в молодости никто не назвал бы политкорректным.

— И потом, это неправда, — заключила Ханна.

— Митчеллу этого не объяснить.

— Мы вовсе не живем во грехе. — Она решительно рассекла воздух ладонью, подкрепляя свои слова. — Мы спим не в одной комнате, а на разных этажах!

— Уверяю, я прекрасно помню об этом.

— Мы еще не сделали ничего предосудительного, — в запале продолжала Ханна. — Во всяком случае, с тех пор, как я переселилась в Дримскейп.

— И этот факт от меня не ускользнул, — разочарованно подтвердил Рейф.

— Мне принадлежит половина этого дома, — напомнила Ханна. — И если я хочу жить здесь, это решать мне, и только мне.

— Да, ты имеешь право.

— Более того, это ты уговорил меня перебраться сюда!

— И несу за это всю полноту ответственности, — согласился Рейф.

— Прекрати паясничать! — Ханна в негодовании отвернулась. — Ты же Мэдисон. Тебе не полагается быть рассудительным и ответственным!

— Вы хотите увидеть мои записи о той ночи, когда погибла Кэтлин Садлер? — спросила Аризона Сноу, щурясь от дыма своей сигары. Ханна и Рейф сидели напротив нее за столом, занимающим почти всю комнату, которую Аризона любовно называла «штабом». — Удивительное совпадение!

Ханна насторожилась и почувствовала, что Рейф, сидящий рядом, тоже обратился в слух. Уинстон, тонко улавливающий настроение хозяйки, перестал обнюхивать металлический шкаф. Все уставились на Аризону.

— Не тяни, Эй-Зед, мы ждем, — не выдержал Рейф. — При чем тут совпадение? Ты хочешь сказать, кто-то уже спрашивал про твои записи?

— Вроде того. — Аризона сунула ладони в пару карманов из десятка, украшающих ее штаны цвета хаки, и задумчиво пожевала толстый окурок сигары. — Точнее, не спрашивал. Институт подослал ко мне своего агента через неделю после смерти Кэтлин. Агент забрал только одну вещь. Догадайтесь какую.

Ханна привстала.

— Дневник с записями о той ночи?

— Верно, — кивнула Аризона. Она вынула одну ладонь из кармана и хлопнула по столу. — Я сразу поняла: на том приеме что-то произошло. Но на следующее утро весь город говорил только о несчастном случае с Кэтлин Садлер и о том, что Рейф прикончил ее. Что это могло значить?

Рейф задумался.

— Так ты считаешь, что Кэтлин убил кто-то из института?

Аризона торжествующе кивнула:

— У меня есть две версии. Бедную девушку мог прикончить какой-нибудь агент, чтобы отвлечь внимание общественности от того, что произошло в институте…

— Или? — осторожно подсказала Ханна.

Аризона понизила голос до многозначительного и зловещего шепота:

— Или, как я уже говорила, Кэтлин увидела то, что не должна была видеть. В любом случае очевидно, что институт избавился от нее, чтобы она ненароком не проговорилась, а потом попытался свалить вину на Рейфа. И если бы не Ханна, он попал бы в тюрьму.

У Ханны упало сердце, она не смела взглянуть на Рейфа. Оба заранее знали, что разговор с Аризоной Сноу окажется нелегким. Но они и предположить не могли, что дневник с записями о роковом вечере будет украден.

— Кто, по-твоему, мог украсть у тебя дневник? — спросил Рейф.

— Я же только что объяснила — кто-то из агентов института.

Рейф хмыкнул и переглянулся с Ханной. Она ободряюще улыбнулась Аризоне:

— Наверное, вы не помните, какая из машин уехала с институтской стоянки около полуночи и вернулась часа в два ночи?

Аризона с сожалением покачала головой:

— Это было восемь лет назад! Помню только, что вечер и ночь выдались беспокойными. На стоянке не осталось ни единого свободного места, собралась тьма народу, одни уезжали, другие подъезжали. Там были журналисты, сотрудники филиалов института и все простофили Эклипс-Бей, заплатившие за Торнли нешуточные деньги.