Я кладу Адама животом вниз на покрытую инеем траву. Пусть закаляется. Он вытягивает ножки и дергает ими, уткнувшись лицом в холодную землю.

– Адам, – шепчу я. – Адам, посмотри на бабушку.

Малыш поднимает голову, словно он понял, что я сказала. Его ручки сжимаются в кулачки, ноги начинают дергаться еще сильнее, ротик открывается. Может, пусть поплачет немного? В последний момент я наклоняюсь, беру его на руки и снова подбрасываю в воздух. Хватит на сегодня. Начавшийся было плач превращается в смех. Я тоже начинаю смеяться. А потом прикасаюсь ладонью к лобику Адама. У него такие розовые щечки… Или зеленые? Может, у него простуда или грипп? Наверное, в ближайшее время не помешает сходить к врачу. Лучше перестраховаться.

Уложив Адама в коляску, я иду с ним к фургону. Потом завожу машину, и мы отправляемся обратно в Дэдвик. Удивительно, как быстро человек подстраивается под новые обстоятельства. Я, к примеру, уже привыкла сворачивать на подъездную дорожку дома моих родителей. Теперь у меня новая причина его ненавидеть.

На кухне я перекладываю два пакета замороженного молока Роуз Голд из морозилки в холодильник, а потом достаю бутылочку прохладного молока. Мы давно следуем заведенному порядку: Роуз Голд сцеживает молоко и кладет в морозилку, потом я его размораживаю и кормлю Адама. Видимо, придется перевести его на молочную смесь, но ничего, переживет. Меня выкормили смесью, и я выросла вполне здоровой.

Адам присасывается к бутылочке. У него отличный аппетит, его редко тошнит. Учитывая его вес и рост, ни один врач не поверит в то, что у него проблемы с пищеварением. В этом он совсем не похож на мать. Малыш пьет, глядя на меня, свою благодетельницу. Вот за что я люблю младенцев: они во всем от нас зависят. Без нас им не выжить.

Став матерью, я мечтала лишь об одном: быть нужной. В первые несколько лет жизни ребенка для него нет никого важнее тебя. Отцу с тобой не сравниться. Биологические потребности необходимо удовлетворять снова и снова. Но вот твоему ребенку исполняется десять, или двенадцать, или восемнадцать, и он теперь может обходиться без тебя. И как нам с этим жить? Мы, матери, отдаем детям все, а потом они вдруг решают, что наше «все» им больше не нужно.

Какая дочь не винит мать во всех своих изъянах? И не важно, идет ли речь о тусклых волосах или о привычке все время врать. Все недостатки – наша вина, а не их. И разумеется, к их лучшим чертам мы не имеем никакого отношения. Какие еще ловушки ждут меня за закрытой дверью? Роуз Голд намеренно превратила этот проклятый дом в западню.

Я кладу Адама в люльку, не раздевая. Пусть у него немного поднимется температура, чтобы щеки покраснели сильнее обычного. Малыш начинает хныкать. Может, нужно сменить ему подгузник.

По пути к ванной я по привычке проверяю спальню Роуз Голд. Заперто, как всегда. Открыв шкафчик под раковиной, я достаю из коробки подгузник. Адам начинает кричать громче. Я возвращаюсь к нему и переодеваю его. Малыш продолжает плакать. Я помогаю ему срыгнуть, потом начинаю покачивать его и развлекать игрушками – все на материнском автопилоте. Адам мешает мне думать, поэтому я пытаюсь его успокоить. Мне нужно посидеть в тишине и все спланировать. Когда я уже готова вынести его на улицу, он наконец замолкает.

Я смотрю на ребенка, лежащего у меня на руках. Нельзя оставлять его с Роуз Голд. Она совсем с ума сошла. К врачу можно сходить и позже. К тому же лучше обратиться к новому доктору где-нибудь в другом штате. Там меня точно не узнают. С чего бы новому врачу не поверить в печальную историю о том, как бабушка одна растит внука после семейной трагедии?

Я беру телефон, чтобы посмотреть расписание рейсов из Чикаго. Куда же мы отправимся? В Калифорнию? В Мэн? В Монтану? Я всю жизнь провела в этом богом забытом городишке. Может, просто взять билет на ближайший самолет, куда бы он ни направлялся?

– Не торопись, Пэтти, – говорю я себе, стараясь успокоиться. – Хорошенько все продумай. Ты всегда поступаешь рационально. Это она действует на эмоциях.

Я смотрю на часы. Четыре пятьдесят восемь. Роуз Голд вернется с работы через сорок пять минут. Мне нужно больше времени на побег, ведь, если я заберу Адама, моя дочь свернет горы, чтобы найти его. Она не даст нам жить спокойно. Так что лучше иметь запас времени. Насколько все было бы легче, если бы Роуз Голд просто… исчезла.

За окном начинает падать снег. Через восемь дней Рождество. Ни Роуз Голд, ни я – никто не стал украшать дом. Мы единственные во всем квартале, у кого нет красно-зеленой гирлянды под крышей. Наверное, Роуз Голд рассчитывала, что я возьму на себя подготовку к празднику. Все, что я делала, она всегда воспринимала как данность: вырезанные вручную снежинки, рождественскую деревню в миниатюре, колачки[19] из польской пекарни. Я всегда старалась изо всех сил ради дочери.

Я обнимаю Адама, радуясь тому, что я не одна. Пока мы не можем никуда уехать, скоро Роуз Голд вернется домой с работы. Я разворачиваю кресло к входной двери. Что ж, подождем.

Ноябрь 2016

ОХРАННИК ИСПРАВИТЕЛЬНОГО ЦЕНТРА «Мордант» с каменным лицом ткнул ручкой в пунктирную линию.

– Распишитесь здесь, – сказал он, хмуро глядя на меня.

Я подписала документ и подтолкнула планшет с листком обратно к нему.

– Садитесь. За вами придут. – Он указал на ряд пластиковых стульев у меня за спиной. На поясе у охранника сверкнул пистолет. Интересно, каково это – застрелить человека?

В тюрьме было тише, чем я ожидала. По крайней мере, в приемной для посетителей. Кроме меня и охранника, здесь никого не было. Я разглядывала уродливый линолеум, охранник сверлил меня взглядом. Мне хотелось, чтобы меня поскорее пропустили.

Прошло больше года с тех пор, как мой отец показал мне свою истинную сущность. С Алекс и с Филом я тоже уже давно не общалась. Попытки завести новых друзей на работе не увенчались успехом: никто из моих коллег не шел на контакт. Поэтому я решила посмотреть все фильмы, когда-либо получавшие «Оскар». А еще в свободное время я стала рисовать. К моему удивлению, у меня получалось неплохо. Не скажу, что мои работы претендовали на место в галерее, но рисунок, на котором папе ломали кости на средневековой дыбе, вышел ужасающе реалистичным. Лица удавались мне особенно хорошо. Оказалось, что у меня талант.

Я собрала почти всю сумму, которая требовалась для того, чтобы сделать зубы. Совсем скоро я должна была стать девушкой, которая широко улыбается, не прикрывая рот рукой. После этого я собиралась копить на первый взнос по ипотеке. Каждый день, проведенный в «Мире гаджетов», я напоминала себе, ради чего работаю.

Но сидеть и смотреть на растущий счет в банке было скучно. Примерно через год после того, как папа устроил мне разнос на футбольном поле, я поняла, что несчастна. Я на собственном горьком опыте убедилась в том, что у родителей нет ответов на многие вопросы. Мы все очень хотим, чтобы эти ответы были. И первые двадцать лет своей жизни даже верим в то, что так и есть (впрочем, тут все зависит от конкретных родителей и от того, как успешно они прикрывают свои задницы). Но в конце концов ты понимаешь, что твои родители – простые смертные, точно так же как однажды понял, что Санты и пасхального кролика не существует.