Б. Ельцин, я думаю, боялся и не доверял КГБ, именно поэтому он разделил некогда единый Комитет на ряд служб – СВР, ФСБ, ФАПСИ, служба охраны, пограничники. Впрочем, Ельцин не стремился к полному уничтожению спецслужб и предпочитал держать их под контролем. Тайная полиция всегда опасна для правителей, особенно в том случае, когда специальные подразделения образуют мощный корпус во главе с авторитетным лидером: в высшей степени характерен пример Ю. Андропова, вернувшего КГБ утраченный было престиж. Опасны спецслужбы и тогда, когда подвергаются преследованиям со стороны власти: они могут стать врагами режима, опирающегося на прекраснодушных либералов и революционных романтиков, не владеющих искусством интриги и организации спецопераций.

Не сомневаюсь, в КГБ было немало по-своему честных и порядочных людей, профессионалов. Некоторые из них готовы были служить новой власти, например А. Коржаков. При всей сложности его судьбы, мотивов его поступков и однозначности моего личного отношения к нему, он не предал Ельцина, оставленного прежними товарищами, и стоял рядом с ним на танке 19 августа 1991 года. Коржаков служил Ельцину верой и правдой, разумеется, в меру своего понимания этой правды. Последнее интересно прежде всего потому, что позволяет лучше понять не персональный характер Коржакова, а менталитет людей из спецслужб. Коржаков неожиданно для себя получил огромную власть, которую корыстные люди, пытавшиеся использовать ее в собственных интересах, стремились раздувать все больше.

Многие видные сотрудники КГБ, искавшие применения своим талантам, пошли работать в службы безопасности «новых русских». Вспомним хотя бы Ф. Бобкова и А. Кондаурова, сотрудничавших с Гусинским и Ходорковским. В их числе встречаются и успешные самостоятельные бизнесмены, например А. Лебедев.

Демократизация спецслужб в Чехии:

Из интервью «Еженедельного журнала» с Ярославом Баштой, послом Чехии в России, в прошлом диссидентом и активистом «бархатной» революции 1989 года, одним из тех, кто проводил реформу спецслужб в Чехии: «ЯБ: Из нескольких тысяч (в ГБ ЧССР служило 5 тыс. офицеров) сотрудников госбезопасности на государственной службе осталось около ста человек. ЕЖ: А осведомителей, агентов, „доверенных лиц“?

ЯБ: До 20 тысяч, но не одновременно. Не так уж много, если сравнивать с другими странами, например ГДР… За редким исключением непригодны оказались кадры. Они учились совсем иному и умели вовсе не то, что от них потребовалось в новое время, их сложно было перевоспитать. И они оказались не в состоянии понять, что уже невозможно работать так, как раньше, когда офицер ГБ куда-то пришел, показал удостоверение – и ему все поднесли на блюдечке.

Можно было реформировать так же постепенно, как, например, Польша и Венгрия, но мы пошли своим путем, проведя реформы – и увольнение прежних кадров – быстро. А через 10 лет оказалось, что Польша и Венгрия в итоге пошли по тому же пути. И там точно так же не осталось практически никого, кто служил бы в прежней госбезопасности. И даже процент оставшихся „бывших“ почти такой же, как у нас, – около двух.

Закон о люстрации действует до сих пор: есть списки сотрудников госбезопасности и их агентов. И закон говорит: если вы значитесь в этих списках… то вы, начиная с определенного уровня госслужбы, не можете на ней состоять. Зато если вы сейчас посмотрите на список самых богатых людей в Чехии, то увидите в нем очень много тех, чья связь с ГБ задокументирована» (Еженедельный журнал. 2004. №128. С. 38—40).

Естественно, что многие сотрудники спецслужб горько переживали события 1990-х годов: развал империи, ослабление государства, приватизацию, обогащение немногих, ставших хозяевами новой жизни, воспринимали эти события как национальное унижение и подозревали, что все произошедшее есть результат заговора, разворовывание страны. Естественно, этим людям присуща жажда реванша. Подходящий момент наступил тогда, когда Ельцин избрал своим преемником выходца из спецслужб, главу ФСБ Владимира Путина: структура выжила, и спрос на ее услуги вновь появился.

В начале путинского правления спецслужбы активно доказывали необходимость своего существования: была сфабрикована череда дел с обвинениями в шпионаже, в разглашении государственной тайны – А. Никитина, Г. Пасько, И. Сутягина, В. Данилова и других, которые тянутся годами без надежды на представление убедительных доказательств вины подсудимых, только чтобы поддержать честь мундира ведомства, внушающего смирение и страх.

К разряду таких дел следует также отнести преследование ряда организаций молодых левых радикалов, таких, как П. О. Р. Т. О. С. (Поэтизированное Объединение Разработки Теории Общенационального Счастья) или религиозно-философского общества «Нави» (Общая газета. 2001. 7–13 июля). Впрочем, это все были «тренировочные» процессы, дальше пошли дела гораздо более серьезные, в том числе дела «Медиа-Моста» и ЮКОСа.

Альфред Кох о спецслужбах:

«Вообще, на мой взгляд, нет ничего более опасного для гражданского общества, чем спецслужбы у власти. Я в данном случае не конкретизирую – КГБ там или ФСБ, ЦРУ, МИ-6 или Моссад. Просто – спецслужбы.

Ведь что такое сотрудник спецслужб, если он хороший сотрудник спецслужб?

Во-первых, он хорошо усвоил, что он – элита нации. При этом не имеет значения, элита он на самом деле или не элита.

Во-вторых, его приучили к конспирации. Он любит конспирацию, он верит в конспирацию, он ею живет. Он не понимает необходимости публичности власти. Он не верит, что политик может публично заявлять свои мотивы и они истинны. Его учили, что публичные заявления делаются только для отвода глаз, а на самом деле мотивы человека, как правило, низменны и просты: жрать, спать, совокупляться, над златом чахнуть. Он презирает людей.

В-третьих, его научили любить абстрактное государство и абстрактный народ. Просто как термин. При этом для него очевиден приоритет интересов государства над интересами народа. Или иначе: интересы государства и есть интересы народа, а у народа не может быть интересов, отдельных от интересов государства.

В-четвертых, именно в силу специфики спецслужб его приучили презирать закон. Нет такого преступления, на которое бы он не решился ради интересов этого абстрактного государства. Закон – это для плебеев, а он – элита. Он охраняет безопасность государства, населенного маленькими неразумными существами (народ). Ради безопасности этого народа он держит его в неведении относительно своих помыслов и действий и готов брать на себя страшные грехи. Плебеям этого не понять. Он небожитель, и для него есть один закон – его начальник.

Из этих четырех пунктов вытекает необходимость жесточайшего контроля власти над спецслужбами. Властей, не интегрированных со спецслужбами…

Если же спецслужбы находятся в подчинении структур, сформированных из выходцев из спецслужб, то сама метода управления становится непрозрачной… Государство превращается в филиал спецслужб. Власть не опускается до полемики даже с конструктивной оппозицией, а на всякие неудобные вопросы отвечает: „Вот вы спросили, зачем мы заложили в бюджет инфляцию не 15, а 12%? Так позвольте вам заметить, что мы знаем истинные мотивы вашего вопроса. Вы ведь не интересуетесь инвестиционным процессом в стране. На самом деле вы прелюбодей и тайно посещаете любовницу. Так-то“. (Занавес. Полемика закончена)» (Кох, Свинаренко 2003: 73—75).