смогла вздохнуть, момент каким-то образом стал терпимым. Не сказала бы, что совсем хорошо, но жить можно.

Уит нахмурился.

— Ты бы предпочла, чтобы я не упоминал о них?

Ох уж эта его интуиция. Я готова была поклясться, что однажды она принесет мне много неприятностей. Я не хотела обнаружить в нем то, что мне могло бы понравиться.

— Все в порядке, — сказала я, прочистив горло. — Увидев, где они ночевали, и узнав, как они работали, я чувствую себя ближе к ним настолько, насколько это было невозможно в Буэнос-Айресе.

Мы завернули за угол и наткнулись на моего дядю. Он выглядел измученным, как будто бы хотел заняться работой, но до этого должен был выполнить миллион задач. Он торопливо двигался к нам, неся в руках какой-то сверток.

— Дядя? — позвала я.

— Уитфорд, я хотел бы поговорить с племянницей, — сказал мой дядя. Он подождал, пока Уит отойдет, а затем обратился ко мне, сосредоточив все свое внимание. — Я хотел бы извиниться за произошедшее ранее. Я потерял самообладание и не хотел показаться грубым. Прости меня.

Я посмотрела на художественные принадлежности в его руках.

— Я подумал, что ты захочешь начать делать наброски и рисовать.

Он рылся в моих вещах? Я сглотнула нервный комок эмоций, поднявшийся в горле. Дядя не имел права рыскать по моей комнате. Словно она тоже принадлежит ему. Я спрятала письмо моей матери в рукавах одной из накрахмаленных рубашек на пуговицах. Карточка с изображением врат лежала в кармане моих прогулочных брюк.

Нашел ли он их?

Выражение его лица стало замкнутым и отстраненным, вернувшись к своему обычному состоянию. Солнце светило прямо на меня, но это не помешало волне ледяных мурашек пробежаться по моему позвоночнику.

— Я хотел бы, чтобы ты перерисовала изображения в храме, por favor. Вот твои карандаши и набор красок.

Дядя передал их и позвал:

— Уитфорд, присмотри за ней.

Он порылся в глубоких карманах жилета и извлек наружу полусгнившую сандалию. После того, как он осторожно застегнул ремешок, носок обуви вспыхнул лазурным пламенем. Уит принял замаскированный под обувь светоч.

— Обязательно.

Дядя Рикардо бросил на Уита многозначительный взгляд, теребя легкий шарф на шее. Он был в клеточку и выглядел не сочетающимся с остальной грубой одеждой моего дяди.

— И меня нужно держать в курсе, не забудь.

— Не забуду, — Уит кивнул ему, и дядя Рикардо удалился.

— О чем? — спросила я.

— С чего бы ты хотела начать? — спросил Уит, забирая у меня вещи.

Его отказ делиться чем-либо начинал раздражать. Но я не стала на этом зацикливаться; это маленький остров и в конце концов я добьюсь от него ответов. А пока, похоже, мне предстояло поработать. Я не ожидала, что дядя позволит мне изобразить что-то из египетских рельефов или картин. Это было удивительно и… Любопытно. Он из кожи вон лез, чтобы заставить меня чувствовать себя нежеланной гостьей, а теперь еще и принес мне мои принадлежности? Это было как-то странно и непонятно… Разве что он зашел в мою комнату с единственной целью — покопаться в моих вещах.

Это могло означать лишь то, что я под подозрением. Насколько я могу судить, он мог мучиться вопросом, а не рассказали ли мне мои родители о своем пребывании тут чуточку больше, чем должны были.

Тем больше причин пробраться в его комнату.

— Я хочу зарисовать портик, — сказала я.

Мы вернулись в храм, и я нашла удобное место, чтобы комфортно разместиться. Положив на колени большой альбом для рисования, я начала рисовать колонны, увенчанные пальмовыми листьями. Оттенки, пусть и выцветшие со временем, дали мне достаточно впечатлений, чтобы я поняла, какими они были изначально, когда краска была свежей. Смелые красные, зеленые и синие цвета стали пастельными. Уит сидел рядом со мной, вытянув вперед длинные ноги, скрестив их в лодыжках и облокотившись спиной на невысокую стену. Он наблюдал за моей работой.

— Это действительно нечто, — сказал он, когда я закончила первый скетч.

— Ты умеешь рисовать?

— Ни капельки, — лениво протянул он. — Моя сестра — художница.

Он замолчал, и я подняла взгляд от своей работы. Его голос стал мягким и практически оберегающим. Словно он был готов на все, лишь бы она была в безопасности.

— Правда?

Я выждала, уже привыкшая к его тактике отвлечения внимания, и выгнула бровь.

Он рассмеялся.

— Ее зовут Арабелла, ты, любопытная бестия.

Моя бровь осталась на месте.

— Она замечательная. Бесконечно любопытная, как и ты, — сказал Уит, закатив глаза. — И мы очень близки. Она обожает свои акварели. Подозреваю, что она предпочла бы остаться в стране, чтобы писать картины, а не проводить сезон в Лондоне.

— Я слышала об этом, — я сделала паузу. — Танцы звучат весело.

— Это совершенно не так. Накрахмаленная одежда, отвратительные светские беседы и решительные мамаши, навязывающие своих столь же решительных отпрысков всем подходящим холостякам страны. И в кадрили нет ничего интересного.

Я сморщила нос.

— Звучит, как разделка мяса.

Увидев его сконфуженное выражение лица, я добавила:

— В Аргентине моим любимым куском мяса была кадриль.

— А в Англии кадриль — это ужасно скучный танец.

— Не знаю, я никогда ее не танцевала.

— Я лучше съем стейк. Можешь поверить мне на слово.

Это вывело меня из равновесия.

— Нет, не могу.

Он опустил ресницы и окинул меня неверящим взглядом.

— Умная девочка.

Воздух между нами затрещал, как от электрического разряда, который пронесся между нашими дыханиями. Его глаза опустились к моим губам. По моим щекам разлилось тепло. Меня охватило желание вздернуть подбородок, приблизить губы к его губам. Но я осталась неподвижной, кровь шумела в ушах. Уит отвернулся, сжав челюсти.

Мгновение упущено, и разочарование выбило меня из колеи, как таран. Уитфорд Хейс был ужасной, абсурдной идеей. Он работал на моего дядю. Он знал многое о моих родителях, правда, отказывался делиться. Он слишком много пил и, вероятно, флиртовал с каждой встречной. Трудно было чувствовать себя особенной, если я была всего лишь каплей в море.

Но он спас мне жизнь. Заботился о моем комфорте. Вставал на мою сторону в спорах с дядей.

Уит отодвинулся, закрываясь ото всех.

— Полагаю, — начала я, желая втянуть его в беседу. Я подняла кисть и начала раскрашивать верхушку одной из колонн в сочный, мягкий, зеленый цвет, напоминающий мне о море. — Ты тот холостяк, в которого матери постоянно бросают своих дочерей, рассчитывая на помолвку.

Уит некоторое время молча смотрел на меня. Затем он скривил рот в отвращении.

— Ты помнишь, что я говорил подходящих? Ты путаешь моего старшего