– Хорошо бы, если бы его избрали настоятелем. Но монахи предпочли отца Филиппа.

– Предпочли брату Матье?

– Нет, брат Матье не претендовал на эту должность.

– И отца Филиппа избрали при всеобщем одобрении?

– Нет. Тогдашний приор тоже участвовал. Большинство предполагало, что он и победит, поскольку приор – самый естественный преемник. Приор почти всегда становился настоятелем.

– А кто тогда занимал пост приора?

Мозг Бовуара снова включился. Он фиксировал происходящее, а его мозг генерировал рациональные вопросы. Но узел в желудке оставался.

– Я.

Бовуар подумал, что ослышался.

– Вы были приором?

– Да. А отец Филипп – простым старым братом Филиппом. Монах как монах.

– Видимо, для него это было унизительно.

Брат Бернар улыбнулся:

– Мы стараемся не воспринимать такие вещи лично. На все Божья воля.

– А чем это лучше? Я бы предпочел терпеть унижение от людей, чем от самого Бога.

Монах не стал отвечать на замечание Бовуара.

– Вы, значит, вернулись в рядовое монашество, а настоятель назначил приором своего друга. Брата Матье.

Бернар кивнул и с отсутствующим видом вытащил из корзинки горсть черники.

– Вы ненавидели нового приора? – спросил Бовуар, угощаясь ягодами.

– Вовсе нет. Как выяснилось, то был выбор свыше. Мы с прежним настоятелем хорошо сработались. Но я бы не смог стать таким хорошим приором при отце Филиппе, каким показал себя брат Матье. Они прекрасно сотрудничали на протяжении многих лет.

– Значит, вам пришлось это проглотить.

– Вы находите такие удивительные выражения.

– Вы должны услышать то, что остается невыраженным, – сказал Бовуар и заметил, что брат Бернар улыбнулся. – Вы слышали, что приор собирался заменить брата Антуана на другого солиста?

– На брата Люка? Да. Этот слух распространял сам брат Люк и, несомненно, верил в него, но, кроме него, никто.

– Вы уверены, что это всего лишь его домыслы?

– У приора был нелегкий характер. – Брат Бернар скосил глаза на Бовуара. – Вы бы назвали его задницей.

– Вы меня убиваете.

– Но он разбирался в музыке. Он воспринимал григорианские песнопения как нечто большее, чем музыка. Как путь к Богу. Он скорее умер бы, чем сделал что-нибудь во вред хору и песнопениям.

Брат Бернар продолжал идти, явно не отдавая себе отчета в том, что сейчас сказал. Но Бовуар намотал его слова на ус.

– Солистом должен стать брат Антуан, – продолжил монах, кладя в рот еще горсть ягод. – У него превосходный голос.

– Лучше, чем у Люка?

– Гораздо лучше. Брат Люк превосходит его технически. Он умеет управлять своим голосом. У его голоса красивый тембр, но в нем ничего божественного. Все равно что вместо человека смотреть на его портрет. В нем отсутствует целое измерение.

Мнение брата Бернара о голосе Люка почти полностью совпадало с мнением брата Антуана.

И тем не менее молодой монах представлялся убежденным и убедительным, когда говорил о том, что станет солистом.

– А если бы Люк оказался прав, какова была бы реакция? – рискнул спросить Бовуар.

Бернар помедлил с ответом.

– Я думаю, братья стали бы задавать себе вопросы.

– Какие вопросы?

Брат Бернар почувствовал неловкость. Он сунул в рот еще горсть ягод. В корзинке, совсем недавно полной, уже почти просматривалось дно.

– Просто вопросы.

– Вы чего-то недоговариваете, брат Бернар.

Бернар хранил молчание. Он глотал свои мысли, мнения и слова вместе с ягодами.

Но Бовуар прекрасно понимал, что имел в виду брат Бернар.

– Вы задавали бы себе вопросы об их отношениях.

Рот Бернара захлопнулся, лицевые мышцы напряглись – он всеми силами пытался сдержать поток слов.

– Вы бы спрашивали себя, – гнул свое Бовуар, – что происходит между пожилым приором и молодым монахом.

– Вовсе не так.

– Конечно так. Вы и остальные монахи спрашивали бы себя, что происходит после спевки. Когда все вы отправляетесь по своим кельям.

– Нет, вы ошибаетесь.

– Именно так Антуан получил свою должность? Он был больше чем просто солист, а брат Матье – больше чем просто регент?

– Прекратите! – оборвал его брат Бернар. – Все было не так.

– Тогда как?

– Вы превращаете песнопения, хор в нечто омерзительное. Матье вызывал у меня неприязнь. Глубочайшую антипатию. Но даже я знал, что он никогда бы не назначил солиста в обмен на секс, – прошипел Бернар. – Брат Матье любил песнопения. Больше всего в жизни.

– И все же вы задавали себе вопросы, – сказал Бовуар очень тихо.

Брат Бернар уставился на Бовуара широко раскрытыми глазами. Костяшки его пальцев, державшие ручку корзины, побелели от напряжения.

– Вы знали, что настоятель назначил отца Антуана новым регентом?

Голос Бовуара звучал дружелюбно, приязненно. Словно и не было между ними никакой конфронтации. Бовуар научился такому трюку у Гамаша. Приостанавливай атаку. Наступай, потом отходи в сторону, назад. Стой спокойно.

Будь непредсказуемым.

Брат Бернар медленно собрался с мыслями. И глубоко вздохнул.

Потом выдохнул полной грудью.

– Я ничуть не удивлен, – сказал он наконец. – Такое решение вполне в характере настоятеля.

– Продолжайте.

– Несколько минут назад вы спросили у меня, почему я сторонник настоятеля. Вот почему. Только святой или глупец повысил бы своего противника. А отец Филипп вовсе не глупец.

– По-вашему, он святой?

Брат Бернар пожал плечами:

– Не знаю. Но я уверен, что никого ближе к святости здесь нет. Почему, вы думаете, его выбрали настоятелем? Что он мог предложить? Он жил простым, тихим, маленьким монахом, занимался своим делом. Никакой не лидер. Никакой не выдающийся администратор. И вовсе не тонкий музыкант. Он практически не привнес в сообщество никаких навыков. Не водопроводчик, не плотник и не каменщик.

– Так кто же он?

– Божий человек. Настоящий человек. Он верит всей душой и телом. И вдохновляет на то же других. Если люди слышат Божественное, когда мы поем, то благодаря отцу Филиппу. Он делает нас лучше как людей и как монахов. Он верит в Бога и верит в силу любви и прощения. И верит не потому, что так удобнее. Если вам нужны какие-то доказательства, посмотрите на то, что он сейчас сделал. Назначил брата Антуана регентом. Он принял правильное решение. Ради хора, ради песнопений, ради мира в монастыре.