следует рассматривать Марс, верно? Но давайте все же подумаем немного: действительно ли это лучший выбор?

Оппи знал, что с тех пор, как секретность Манхэттенского проекта в буквальном смысле взорвалась пять месяцев назад, Гровз находился под свирепым обстрелом публичной критики. Настойчивое требование генерала быстрее определиться с методом обогащения урана, не дожидаясь завершения тщательного изучения практических аспектов процесса, затормозило разработку атомной бомбы чуть ли не на год. Согласись Гровз подождать, пока не будут собраны все факты, стало бы очевидно, что центробежное разделение быстрее и эффективнее выбранной им газовой диффузии – и первое стратегическое применение атомной бомбы, вероятно, состоялось бы не в Хиросиме, а в Берлине.

– Марс едва ли не единственный выбор, – сказал Луис Альварес, рослый тридцатичетырехлетний острый на язык блондин из Сан-Франциско, не пожелавший сесть и стоявший, прислонясь к стене.

– Совершенно верно, – согласился Оппи, сидевший за своим столом. – Хотя, конечно, людям будет нелегко там жить.

– Ты уверен? – спросил Дик Парсонс. Он был на десять лет старше Альвареса, его виски уже совсем побелели, а выпуклый лоб переходил в растущую лысину.

– Да, – сказал Оппи.

– Нет, – возразил Альварес.

– Это смотря кого спросить, – вставил Раби, сидевший у окна сбоку от стола хозяина кабинета.

– Несомненно, – сказал Гровз. – Но сейчас мы спрашиваем вас, джентльменов, собравшихся в этой комнате.

– Проблема в отсутствии данных за последние годы, – сказал Оппи. Обитая в Калифорнии, он внимательно следил за работой обсерватории Маунт-Вильсон, находящейся близ Пасадены. – Время от времени – если говорить точно, то каждые 780 дней – Земля оказывается на одной прямой между Солнцем и Марсом. Такое положение называется противостоянием. Понятно, что это самое подходящее время для наблюдений, потому что в любой точке Земли Марс восходит, когда Солнца нет на небе, и наоборот.

Но не все противостояния бывают одинаковыми. Вы наверняка слышали, что у Земли эллиптическая орбита; технически это верно, но эксцентриситет эллипса очень невелик, и орбита близка к окружности. А вот у Марса орбита более вытянутая, и поэтому расстояние до него при разных противостояниях разное. По-настоящему благоприятные условия складываются, когда Марс в это время оказывается еще и в перигелии – на самом ближнем расстоянии к Солнцу и, соответственно, к нам. Такое случается раз в пятнадцать-семнадцать лет, и Марс в окулярах наших телескопов предстает почти вдвое шире, чем при неблагоприятном положении, следовательно, можно разглядеть гораздо больше деталей поверхности. Такие противостояния называют великими. Последнее великое противостояние было в 1939 году. А до этого в двадцать четвертом. Но тот год оказался неудачным по другой причине: тогда марсианская пыльная буря скрыла большую часть поверхности планеты.

Гровз нахмурился:

– А следующее… как вы его назвали?.. Великое противостояние?

– Менее чем через десять лет, в сентябре пятьдесят шестого. Они, кстати, всегда случаются в августе или сентябре.

На столе Оппи было свалено с дюжину больших карт и фотографий Марса. Сверху лежала карта, которую пером и чернилами начертил Жерар де Вокулер на основе наблюдений, проведенных им самим и четырьмя другими астрономами во время великого противостояния 1939 года и обычного противостояния 1941 года; это была самая последняя из созданных когда-либо карт Марса.

– А как насчет каналов? – спросил Гровз, поднявшись с места, и провел толстым пальцем посередине листа по трем пунктирным линиям, протянувшимся с севера на юг и подписанным: «Фисон», «Евфрат» и «Хиддекель». Похожие линии имелись и в других местах.

– Хороший вопрос, – одобрительно сказал Оппи. – Никто о них ничего не знает. Их открыл в 1877 году Джованни Скиапарелли, он и назвал их каналами. А мысль о том, что они могут иметь искусственное происхождение, через двадцать лет пришла в голову Персивалю Лоуэллу. Конечно, даже Лоуэлл вынужден был признать, что видимые линии вряд ли могли быть руслами, по которым течет вода: мы не можем разглядеть на марсианской поверхности объекты меньше мили размером, а при разреженной марсианской атмосфере вода с такой поверхности должна была очень быстро испаряться. Но они могут представлять собой узкие водные пути, окаймленные с обеих сторон широкими полосами растительности, которые мы в действительности и видим.

Гровз указал на кучу бумаг:

– Покажите мне фотографию каналов.

Оппи пожал плечами:

– А вот это как раз трудно. Конечно, какое-то количество фотографий, на которых можно разглядеть каналы, существует, но по большей части мы ориентируемся на рисунки.

– То есть… на Марсе… да как такое может быть?

– Понимаете ли, все дело в том, что для астрономических фотографий требуется продолжительная экспозиция, и чем дольше открыт затвор, тем сильнее колебания земной атмосферы замутняют изображение. Каналы видело множество наблюдателей, и я в том числе. Глаз способен разглядеть в ночном небе много такого, чего фотопленка просто не может зафиксировать.

– Мы также подвержены оптическим иллюзиям, – с подчеркнутым ехидством сказал Раби, – равно как и оптическому самообману.

Оппи повернулся всем туловищем и в упор посмотрел на Раби.

– Согласен, веский аргумент. Лоуэлл, главный поборник теории каналов, уже тридцать лет как умер. Но у него осталось множество последователей, например Эрл Слиппер из Лоуэлловской обсерватории, непоколебимо уверенных в их реальности.

Раби пренебрежительно хмыкнул:

– Ну, он не первый из ученых, отстаивающих взгляды учителя даже после того, как они решительно отвергнуты большинством коллег, работающих в этой области.

– Но ведь на Марсе действительно имеются области, которые, видимо, расширяются и уменьшаются с переменой сезонов, – вставил Луис Альварес. – И они действительно зеленые.

– Точно, – подхватил сидевший у западной стены Фримен Дайсон, обладатель вытянутого лица с немигающими глазами и британского акцента. – Конечно, первое, что приходит на ум, – это растительность.

– Итак, – подытожил адмирал Парсонс, – там то ли есть каналы, то ли их нет, и растительность тоже то ли есть, то ли нет.

– Но полярные ледяные шапки там определенно есть, – сказал Оппи. – И они по крайней мере частично состоят из водяного льда. Солнечный свет, отражающийся от водяного льда, и сухой лед выглядят одинаково ярко-белыми в видимом свете, но водяной лед кажется черным в инфракрасном диапазоне, в то время как сухой лед остается белым. Марсианские ледяные шапки чернеют за пределами длины волны в 15 000 ангстрем. Однако ледяные шапки не могут быть очень толстыми.

– К чему вы это говорите? – спросил Гровз.

– Вы ведь родом из Олбани штата Нью-Йорк, верно? – отозвался Оппи. – И, наверное, знаете, что кучи снега остаются на месте еще долго после того, как температура окружающей среды поднимается выше точки замерзания. Это происходит потому, что снега много и внутри кучи он прогревается очень медленно. Но на Марсе шапки сжимаются и растут почти мгновенно вслед за изменением температуры; их толщина может составлять всего несколько миллиметров.

– Пока что я слышу только «возможно» и «может быть», – сказал Гровз. Он вынул из кармана шоколадный батончик