Без трёх минут три Исида выскочила на улицу. Февральский ветерок разметал концы мягкого шерстяного шарфика. Мелкими шажками она перебежала по чересполосице дороги и, пройдя квартал, остановилась у албанской церкви за железной оградой, где только — только начинали расцветать бутоны розовой камелии, огляделась по сторонам. Мягко притормозило такси. Белые перчатки отворили двери, она нырнула уточкой в салон.

— До токийского вокзала, — бросила Исида, не глядя на водителя.

Токийские водители молчаливы. Они предпочитают молчать, потому что многие из них, особенно пожилые, не всегда владеют грамматикой вежливой речи. Шофер отпустил педаль тормозов, такси тронулось. Через девять минут она вышла у вокзала, а ещё через одну минуту стояла на перроне в ожидании поезда. На ней были чёрные брюки, красные туфельки, шерстяная красная кофточка, кожаная куртка, голова повязана газовой косынкой, очки без оправы с затенёнными стеклами. Она уже забыла, когда её сердце так сильно выпрыгивало из груди, словно маленький лягушонок из ладоней, упирающийся упругими влажными лапками.

— Как тесно в груди! — прошептала она, когда объявили о прибытии скорого поезда.

Все её бесконечные хлопоты, связанные с оформлением документов, хождением по инстанциям, сбором финансовых справок, наконец благополучно завершились. Он подъезжал. Две недели назад Орест позвонил ей, сообщив дату отъезда. Билет на поезд он получил из рук незнакомой дамы в городе Ниигата по поручению Марико, которая заранее побеспокоилась о том, чтобы его встретили. Едва она вздохнула с облегчением, как её охватила новая тревога. В суматохе она не успевала следить за своими эмоциями, которые накатывали волнами, пока вскоре не поглотили её с головой. Ей всегда не хватало ни времени, ни способности управлять своими чувствами. Она была стихийна, а её слова опережали мысли, несмотря на практичность ума и природное чувство расчётливости.

Ореста среди выходящих пассажиров узнать было совсем несложно: чужеземца в этой стране видно издалека. Она кинулась к нему так стремительно, что он не успел опомниться, как его багаж оказался в её руках. Он потянул на себя за старенькие ручки, и они с треском лопнули. Не произнеся слова приветствия, Марико стала раскланиваться и извиняться, будто служанка перед своим господином. Внешний вид Ореста вполне соответствовал этому впечатлению: на нём был серый с фиолетовым оттенком шерстяной костюм в тёмную полоску, голубенькая рубашка (подарок Марго) и малиновый галстук в золотых узорах; на ногах кожаные ботинки пятилетней давности с набойками на каблуках. Всё это Исида отметила хватким практичным взглядом. Они долго кланялись. Орест обнял её и расцеловал в обе щеки, без стеснения, по — русски, и ещё раз в щеку. Исида ощутила себя богомолом в его объятиях. Она смутилась, утёрлась тыльной стороной ладони, воровато огляделась по сторонам. Её сердце бухало, как волны о каменистый берег. «Поцелуи на людях — разве это позволительно?» Эта нескромность и решительность несколько остудили её безвольные эротические фантазии. От них до святости, как известно, один шаг, всего лишь один шажочек, такой маленький семенящий шажок, который делают японские женщины в гэта. Если б знать, куда нужно шагнуть, в какую сторону! К храму, к храму!

— Doboropozharobachi! — тщательно артикулируя слова, она произнесла русское приветствие, выученное по разговорнику.

— Ohisashiburi! — ответил Орест по слогам, невольно подражая манере Исиды.

Он не знал, куда девать руки, смущённый оторопью Исиды, тем шагом назад, который сделала она.

— Konnichiwa! — просто сказал Ямамото.

Он всё это время неприкаянно стоял рядом и с интересом наблюдал за сценой. Исида обратилась к нему. Выяснив, что он возвращается из России и останавливается на одну ночь в дешёвой гостинице, она дала ему свой домашний телефон, чтобы он позвонил вечером: Оресту желательно бы поддерживать с ним знакомство, ведь ему нужны друзья.

* * *

Новое жилище Исида приготовила для Ореста с любовью. По размерам оно представляло собой обыкновенный флигелёк, приткнувшийся бочком к другим двухэтажным домишкам. Она сама прибрала комнату, пропылесосила, протёрла мокрой тряпкой полы, забила холодильник овощами и фруктами. Она ползала на коленях, от усталости падала на постель, которую застелила новёхоньким бельём для какого‑то мальчика. Её воображение стало беспокойным, горячечным. В цветочном магазине она купила цветы в глиняных горшках — изящные жёлтые лилии, асфодели и наивные фиалки с жёлтыми прожилками, похожими на старушечьи смешливые, добрые морщинки в уголках глаз.

Постель — на втором этаже посреди комнаты на татами; там стоял платяной шкаф, из которого вывалился ворох белья, когда Исида, суетливо хлопая дверцами и ящиками, показывала его содержимое гостю, смущённому приёмом и неуместными извинениями. Он не понимал, за что ему оказывается такая неслыханная честь. Орест не допускал даже мысли, что мадам Исида влюблена в него, объяснял это её непостижимой редкостной добротой. Марго ужимками и обмолвками намекала на странности в этой истории. Прищурив глаза и помахав указательным пальчиком, она говорила:

— А ведь здесь что‑то не чисто, ах, не чисто!

Вольно или невольно Исида рядила свою влюблённость под добродетель, скрывая свои чувства от самой себя. Кто может знать закоулки женского сердца?

С дороги первым делом Орест решил отдохнуть. Он разоблачился, одежду повесил на разноцветные слабенькие проволочные плечики, бухнулся ничком на постель, испробовав новое лежбище. Нащупав пульт дистанционного управления, нажал на кнопку обогревателя. Комната наполнилась горячим воздухом, застывшие мышцы расслабились. Орест залез под одеяло, сладко вытянул ноги. Новые запахи щекотали его ноздри, вскоре тело разомлело от тепла и удовольствия, и он слегка вздремнул. Орест любил смотреть сны до последнего «кадра». Обычно его сны были с продолжением.

— Вот бы у кого надо поучиться монтажу! Сон — вот ведь удивительный режиссёр, коего поискать ещё нужно! — восклицал он, когда речь заходила о кино.

Одной ногой Орест стоял в реальности, другой в сновидениях.

Он дремал минут пять, очнулся и сразу выбрался из постели. Шлёпая босыми ногами по холодной лестнице, он ударился головой о низкий потолок.

Mat` moya rodina! — негромко воскликнул Орест.

Это русское выражение, просто сами русские звуки в японской комнате показались ему до странности чужими, какими‑то неродными. Стены не принимали их.

Его мозг уже перестраивался на чужеродную речь, и теперь русским словам в чужестранной среде стало неуютно, будто они пришли в гости и от неловкости и смущения не знали куда присесть; наконец, они умостились на краешке стула и умолкли в ожидании, когда гостеприимные хозяева выйдут из другой комнаты и пригласят к столу. В этот момент, как в комедийном кино, входная дверь открылась и на пороге появилась его госпожа с пластиковой коробкой в руках, ошеломлённая наготой мужчины.

Орест записывал в дневнике: «Какой милый нечаянный конфуз. Г — жа Исида прикрыла лицо коробочкой (или выронила её, уже не помню), я прошмыгнул, как мышонок, мимо неё, мимо книжного стеллажа, сказав, что иду в душ. «Хорошо, хорошо!» — одобрительно сказала она вслед… Нет, наврал, было иначе: держась рукой за ушибленную голову, я локтём вышиб коробочку, из которой посыпались купленные для меня в соседней лавке куриные крылышки. «Прошу прощения!» — извинился я. В ответ услышал ласковое: «Ничего, ничего!» Потом, когда я, намыленный, стоял под струёй холодной воды, в душевую постучала г — жа Исида. Её тень мелькнула за мутным стеклом двери, дёрнулась ручка. «Я войду на секундочку? — сказала она, и прежде, чем я что‑либо сказал, она вошла. — Не надо стесняться! Я не в том возрасте, чтобы меня стесняться». Она сказала, что принесла полотенце и объяснила, как пользоваться офуро, где можно уместиться только сидя на корточках. Мне пришлось выключить душ. «Ах, ах! Нельзя холодной, простынешь!» — возопила госпожа Исида и, не глядя на меня, показала, какой кран нужно включить, чтобы полилась горячая вода в лоханку…»