по еле заметной стежке, утоптанной в снегу, направился к озеру. Посреди белой ледяной равнины темнел бугор. Сначала я не понял, что это такое. Но вот у бугра зашевелилась голова в заячьем треухе. Подойдя ближе, я увидел человека, кутавшегося в тулуп. Он сидел, склонившись над лункой. Рядом стояло небольшое деревянное ведёрко, полное мелкой рыбёшки.

– Здравие желаю! Разрешите обратиться! – громко сказал я.

– Ну что же вы так кричите? – недовольно сказал старик. – Рыбу мне всю распугаете. Он поднялся со второго перевёрнутого вверх дном ведёрка, на котором сидел. Резко спросил: – Из Петербурга?

– Так точно!

– То-то я смотрю, мундирчик на вас не русский. У кого служите?

– При генерале Аракчееве, адъютантом.

– Ну, и чего приехали? Ступайте обратно. Аракчееву – моё почтение.

Он вновь уселся на ведёрко. Я немного растерялся, но тут же нашёлся.

– Имею к вашей персоне письмо от Ольги Жеребцовой.

– Что? – потеплевшим голосом спросил он. – От Оленьки?

– Вот! – я протянул ему конверт, от которого исходил тонкий аромат французских духов. Здесь, на свежем воздухе аромат заглушил даже запах рыбы.

Старик вынул руку из толстой рукавицы, взял письмо. К нам нёсся Никитка. Падал. Тут же поднимался и снова бежал. Суворов почитал надпись на конверте, понюхал его.

Резко встал.

– Никитка возьми ведра, снеси на кухню, – приказал он.

– Ага! – сказал мальчонка.

– Пошли за мной, – Суворов, прихрамывая, направился к дому. – Как вас?

– Поручик Добров.

Обстановка в доме мне показалась до боли родной: бедная, но все на своих местах. Все чистенько и ладненько. Белая изразцовая печь, белые низкие двери. Крашеный дощатый пол с коврами. Недорогой мягкий диван. Стулья незатейливые. Сиденья обтянуты зелёным муслином. Над столом картина в массивной раме: Пётр первый указывает на бухту, в которой расправляют паруса боевые корабли. И, конечно же, книжные шкафы, от вида которых у меня все забурлило в душе. Сколько же здесь томов! Толстенные.

Суворов переобулся в тёплые домашние туфли. Указал мне на диван. Сам сел за бюро. Достал из ящичка лупу с медной ручкой и принялся читать письмо от Ольги Жеребцовой. Настроение его явно улучшилось. Он приосанился, улыбался, пробегая строки. Сам он был сухой, маленький. На голове седые жиденькие пряди. Наконец, закончив читать, довольный, отложил письмо в сторону.

– Порадовали меня, молодой человек. Вы, значит, в звании поручика? Я правильно понял?

– Так точно.

А сколько вам? Семнадцать уже исполнилось.

– Никак нет. Скоро пятнадцать будет.

– Во как? – то ли удивлено, то ли недоверчиво покачал он головой. – И за что так быстро чин получили?

– В день смерти Императрицы Екатерины привёл в Петербург эскадрон Гатчинских гусар.

– Вспомнил, где я вас видел! – воскликнул старик. – А тогда я подумал: надо же, какой добрейшей души юноша!

Так это вы помогли Павлу занять престол?

– Не понимаю, о чем вы?

– Не понимаете? Вы меня не понимаете, император Россию не понимает.

– Император нам дан от Бога. Значит, Россия заслужила такого правителя.

Он остро взглянул на меня. Хотел что-то возразить, но передумал.

– Как ваша фамилия?

– Добров, Семён Иванович.

– Уж не родственник Ивана Доброва?

– Сын его.

– Сын? – Он покачался всем телом. – Сын! Знавал я вашего батюшку. Грамотный был офицер, бесстрашный.

Слышал, что скончался он?

– Так точно.

Суворов вновь замолчал, о чем-то размышляя, потом, резко вскинул голову:

– Ну, давайте письмо от императора.

Я внутренне возблагодарил Бога и протянул ему серый конверт с государственными печатями. Он положил его на бюро и крикнул:

– Настасья, что там у нас на обед?

Отворилась боковая дверь, ведшая в кухню. Пахнуло свежими щами и булками. В дверях показалась дородная баба в переднике. Голову её укутывал белый платок. Сама баба круглая, щеки пухлые, румяные.

– Щи, батюшка, с куренком.

– Опять с куренком, – недовольно пробурчал Суворов. – На сале не могла сварить?

– Могла, батюшка, Александр Васильевич, так живот у вас слабый, потом в атаку будете бегать до ветру.

Ой, помолчи! Бабу только заведи – начнёт чепуху молоть. Гость у нас сегодня из Петербурга, Семён Иванович.

Баба широко улыбнулась мне белозубым ртом и поклонилась.

– Ну, накрывай, – нетерпеливо прикрикнул он, и пригласил меня за небольшой обеденный стол, за коим едва бы уместились четыре человека.

Вскоре появилась тарелка с горкой пирожков, крынка жирной сметаны и чугунок со щами. Настасья разлила дымящиеся, ароматные щи по тарелкам.

После молитвы принялись за еду. Суворов зачерпнул оловянной ложкой щи, подул на них, попробовал.

– Настасья! – недовольно крикнул он. – Щи пересолила.

– Да пробовала я, батюшка, – откликнулась баба из кухни. – Ничего не пересолила.

– А я говорю – пересолила, – упрямо настаивал Суворов.

– Давайте водички добавлю, – предложила баба.

– Да кто же водой щи разбавляет? Вот удумала. – И продолжил есть.

Я попробовал щи. Не пересоленные.

– Вы уж извините, Семён Иванович, – сказал Суворов. – У меня угощения скромные. Не во дворце.

– Премного благодарен, Александр Васильевич, – ответил я. – Но и во дворце нынче особо не пируют.

– Возможно – это к лучшему, – согласился Суворов. – Я помню, как-то ещё в Петербурге ко мне на обед напросился князь Потёмкин. А чем его кормить? Щи ему или кашу не подашь. Надо блюда изысканные. Вот, я в ресторане у Перенье заказал всяких блюд, коих и сам никогда не пробовал и даже не слыхивал про них. А Потёмкин здоровый черт, жрёт много. С обеда от меня ушёл, еле пузо волоча. Мне потом из ресторации приказчик счёт принёс. Я поглядел – аж триста рублей. Проглядел я, значит, список и говорю: извините, но я этого не ел. Отнесите счёт Потемкину.

– Потёмкин заплатил?

– А куда бы он делся? Заплатил. После этого случая князь Таврический больше на обед ко мне не захаживал. Дорого у меня обедать, – говорил.

Я чуть не подавился пирожком.

– Настасья, чёртова баба, морсу принеси, – крикнул Суворов. – Вон, Семён Иванович давится.

Несу, несу!

Из кухни мелкими шажками выплыла Настасья с подносом, на котором стояли глиняные кружки и кувшин.

– Может, настойки из клюковки? – спросила она.

– Вечером. От клюковки твоей потом башка не варит. Из чего ты её гонишь?

– Так с пшенички чистой.

– К вечеру свари лучше киселя, да погуще.

– Сварю, Александр Васильевич.

– А вы, Семён Иванович, почему в кадетский корпус не поступили? Офицеры нужны грамотные. Можно быть отважным, ходить в полный рост в безумные атаки, но офицер ценен, когда он побеждает. А для этого знания необходимы.

– Простите, но в кадетский корпус я поступить не могу. Я живу жалованием, да и то, большую часть матери отсылаю. У меня ещё три брата младших есть.

– Ага! – многозначительно сказал на это Суворов и больше ни