роли Катарины и Петруччио? Или в эпоху «режоперы» эффективных менеджеров от музыки «Укрощение строптивой» не интересует? Или потому, что и Шекспир, и Шебалин — куда лучшие драматурги и режиссёры, чем все они? Из Катарины, скажем, трудно сделать лесбиянку, а из Петруччио, допустим, аутиста или наркомана.

Никаких вывертов, никаких вынесенных на сцену собственных скрытых комплексов, изволь оправдать то, что написал Шекспир и блистательно отлил в ноты Шебалин. Даже концертное исполнение «Укрощения строптивой» немыслимо без ярко выраженных характеров — в любом случае без высокого, если хотите, музыкального хулиганства!

Скажут — на это публика не пойдёт. Или, на сегодняшней «деловой» фене, это не будет продаваться. Это не «Травиата», «Тоска» или «Аида», не сколоченный наспех сборный концерт из десяти увертюр, трёх неаполитанских песен и двух-трёх арий!

Несколько лет назад я хотела организовать — после «Рафаэля»! — постановку «Укрощения строптивой» в Красноярском театре оперы и балета. Составы для неё есть! Но там сейчас дуют какие-то немного странные ветры…

Но ещё не вечер. И мне хотелось бы не чисто концертного исполнения, а такого semi-stage. А певцы — молодые артисты — для состава есть!

Леонид Мартынов. Баллада о композиторе Виссарионе Шебалине

Что,

Алёша,

Знаю я о Роне,

Что я знаю о Виссарионе,

О создателе пяти симфоний,

Славных опер и квартетов струнных?

Мне мерещатся

На снежном фоне

Очертанья лир чугунных.

Это

Не украшенья

На решетках консерваторий.

Это будто бы для устрашенья,

И, конечно, не для утешенья

Выли ветры на степном просторе

Между всяких гнутых брусьев-прутьев

Старых земледельческих орудий,

Чтобы вовсе к черту изогнуть их

Безо всяких музыкальных студий…

Пусть

Десятки

Музыкальных судий

Разберутся, как скрипели доски

Старых тротуаров деревянных

В городе, где шлялись мы, подростки…

Это были первые подмостки.

Школа. Разумеется, и школа.

Но и этот скрип полозьев санных,

И собор — наискосок костела,

Возвышавшийся вблизи мечети,

Оглушая колокольным соло,

Да и крик муллы на минарете…

А из крепости, из старой кирки,

Плыли воздыхания органа.

Но гремели

В цирке

Барабаны,

Ролики скрипели в скетинг-ринге,

Стрекот шел из недр иллюзиона

И, уже совсем не по старинке,

Пели ремингтоны по конторам

В том безумном городе, в котором

Возникал талант Виссариона.

Старый мир!

Пузырился он, пухнул,

А потом рассыпался он, рухнул.

И уж если прозвучало глухо

Это эхо вздыбленного меха

И к чертям развеянного пуха,

То, конечно, уж определённо

Где-то в музыке Виссариона,

Чтоб внимало новому закону

Волосатое земное ухо.

Впрочем,

Музыка всегда бездонна.

Это значит —

Хвалят иль порочат —

Каждый в ней находит то, что хочет.

Хочет — сказки, хочет — были,

Крылья эльфов или крылья моли,

Колокол, рожок автомобиля…

Ведь свободны мы, как ветер в поле,

Ветер в поле, хоть и полном пыли,

Той, какую сами мы всклубили.

«Каждый выбирает для себя…» Вспоминая Тихона Хренникова

Каждый выбирает для себя

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

каждый выбирает для себя…

Юрий Левитанский

Есть старый, но очень хороший театральный анекдот. Стоят у рампы после премьеры новой, современный оперы мама с маленький мальчиком. «А это кто?» — спрашивает мальчик, указывая на вышедшего на поклоны автора. «Это композитор!» — отвечает ему мама. «А разве композиторы живые бывают?» — изумляется тот.

От «Доротеи» до «Золотого телёнка»

Первым живым композитором, которого я встретила после прихода в театр Станиславского и Немировича-Данченко, была Газиза Ахметовна Жубанова — я участвовала в премьере её оперы «Москва за нами». А вторым — Тихон Николаевич Хренников.

В 1983 году он принёс в театр свою комическую оперу «Доротея», написанную по комедии Ричарда Шеридана «Дуэнья». БÓльшая часть эта музыки была использована в снятом по ней же одноимённом фильме.

Составы Хренников выбирал сам, прослушивая молодые голоса труппы. Среди действующих лиц была сама дуэнья — любвеобильная, со своеобразной внешностью перезревшая дамочка с наливным и очень пробивным голосом, её роль прекрасно исполняли Лидия Захаренко и Эмма Саркисян. Была типичная инженю, этакая куколка Инес — лёгкое сопрано. А в центре любовной и даже, я бы сказала, вокальной интриги — Леонора.

В ней автор хотел видеть прежде всего красавиц с хорошей фигурой, в которых все влюбляются наповал. И вдобавок — с полновесными лирико-драматическими голосами, которые могли бы насытить действие яркими красками, эмоциями, всё-таки действие происходило в Испании!

Работалось очень интересно, очень креативно и даже смешно. Потому что общаться с живым автором — это совсем иное, нежели угадывать его намерения только по нотам. И для премьеры, а также для спектаклей, на которых ожидались важные персоны Тихон Николаевич выбрал меня.

После «Доротеи» я участвовала ещё в одной премьере оперы Хренникова — «Золотом телёнке», который по-своему «Доротею» продолжает. Роман Ильфа и Петрова — великолепный сюжет для музыкальной комедии, а у меня в ней была очень эффектная и очень смешная роль Зоси Синицкой. Партнёры были просто как на подбор — роль Остапа исполнял, например, Анатолий Лошак! — и мы на сцене очень веселились, получая и от музыки, и от самих себя огромное удовольствие. А Шароев, помню, однажды сказал: «Какая красивая у нас артистка и в каких чудесных шортиках она будет в пляжной сцене!»

Позже музыкальный критик Мария Бабалова, написала обо мне не без сарказма: «Когда у нас в СССР, не было секса, Казарновская первая продемонстрировала очаровательные ножки в роли Зоси Синицкой». Вспоминая теперь «Золотого телёнка», я думаю, что сегодня мой образ Зоси Синицкой был бы настоящим образцом пуританства. По сравнению с тем, что вытворяют в наши дни оперные артистки на сцене. А особенно с тем, в чём они на ней предстают…

«А это не опасно?»

Я помню Тихона Николаевича удивительно лёгким, с большим юмором и очень образованным человеком. Очень ощущалось то, что он был учеником Виссариона Яковлевича Шебалина. И сразу же после начала репетиций «Дуэньи» он мне предложил сняться