знаменитое изречение о том, что способность удивляться обычным вещам свойственна лишь высокоразвитому интеллекту[45]. Разумеется, впоследствии он всех нас потряс своими исследованиями ферментативной конверсии. Жаль, что ваше правительство лишило его возможности и дальше работать в этом направлении. Нет, он об этом ничего не говорил, молодой человек. Мы в основном обсуждали мои труды. Как ни странно, он следил за моими исследованиями. Кстати, меня очень удивило, что его интересовало мое отношение к этим проблемам. Мы с ним не виделись лет пять, и мне показалось, что он… да, устал, пожалуй. Впрочем, как и все мы. По-моему, поездка его обрадовала. И всякий раз, как самолет совершал посадку — и в Осло, и даже в Бонне, — он выходил проветриться, ноги размять. Да, птиц кормил, как обычно. Он всегда это делал. Что я могу сказать о его личной жизни? О его взглядах? О связях с радикальными кругами? Молодой человек, я с вами беседую исключительно из уважения к тому, кто вас ко мне направил. С вашей стороны большая наглость дурно отзываться о Карле Аине, а тем более утверждать, будто он способен на злодеяния. Всего хорошего.

О женщине в жизни Аина профессор не упомянул.

Да и упоминать было нечего, хотя Аин не расставался с ней с университетских лет. Он ничем не выдавал своей страсти, своего преклонения перед чудесным богатством ее тела, перед ее неисчерпаемостью. Все свободное время он посвящал только ей. Иногда они встречались у всех на виду, в кругу друзей, притворяясь, что едва знакомы, с напускным безразличием любуясь пейзажами. А наедине… о, наедине страсти бурлили неуемно. Он восторгался ею, обладал ею, раскрывал все ее секреты. Ему снились ее сладостные укромные уголки, ее восхитительные белоснежные округлости, залитые лунным светом, и его безудержная радость не знала границ.

В то время казалось, что посреди птичьих трелей и заячьих танцев на лугах ничто не угрожает ее хрупкой уязвимости. Да, иногда она покашливала, но ведь и он, бывало, плохо себя чувствовал… В те годы он совершенно не помышлял о тщательном изучении заболевания.

На московской конференции Аина видели все, что неудивительно, принимая во внимание его известность в научных кругах. Конференцию устроили для избранных, ученых с мировым именем. Аин приехал с опозданием. Первые два докладчика уже выступили, в тот день его доклад был третьим — и последним.

С Аином беседовали многие, за обедом подсаживались к нему за стол. Сам он говорил мало, но это никого не удивляло — он слыл человеком застенчивым и лишь изредка вступал в обсуждения. Те, кто был с ним знаком поближе, обратили внимание на то, что он устал и нервничал.

Какой-то индиец, специалист по молекулярным технологиям, заметив ингалятор Аина, пошутил на тему азиатского гриппа. Коллега из Швеции припомнил, что за обедом Аина пригласили к телефону, — ему звонили из США; вернувшись к столу, Аин объяснил причину звонка — из его лаборатории что-то пропало. Это стало предметом новых шуток, и Аин непринужденно добавил: «Да, весьма активный препарат».

Тут один из делегатов конференции, китайский ученый-коммунист, разразился гневной пропагандистской речью об опасностях бактериологического оружия и обвинил Аина в его разработке, на что Аин невозмутимо ответил: «Вы совершенно правы». Китаец обескураженно умолк. По негласной договоренности никто не обсуждал ни военного, ни промышленного применения подобных средств. Никаких женщин рядом с Аином не видели, если не считать престарелой мадам Виальш в инвалидном кресле — но она вряд ли занималась подрывной идеологической деятельностью.

Доклад Аина особого успеха не имел. Аин не любил и не умел выступать, хотя всегда выражал свои мысли ясно, как свойственно первоклассным умам. Однако на московской конференции он не сказал ничего нового и говорил невнятно; впрочем, слушатели сочли, что сделано это из соображений государственной безопасности. Затем Аин начал путано излагать свои взгляды на ход эволюции, пытаясь объяснить, что именно идет не так, но, услышав о Хадсоновых птицах-звонарях, якобы «поющих для будущих созданий»[46], многие решили, что докладчик пьян.

А к концу доклада Аин, внезапно отринув всяческую осторожность, в четырех предложениях подробно и четко описал методы и процедуры, с помощью которых ему удалось вызвать мутацию вируса лейкемии. Затем он коротко и ясно объяснил, как именно мутировавший вирус влияет на организм, причем упомянул, что с наибольшей силой он воздействует на высших приматов, а уровень излечения низших млекопитающих и прочих теплокровных животных приближается к девяноста процентам. Переносчиками вируса служат, опять же, любые теплокровные. Более того, вирус сохраняет свою жизнеспособность практически в любых средах и может передаваться воздушно-капельным путем. Степень инфицирования очень высока. В конце доклада Аин, как бы между прочим, заметил, что все испытуемые — будь то животные или случайно зараженные люди — прожили не дольше двадцати двух дней.

Тишину, воцарившуюся в зале, прервал громкий топот: египетский делегат со всех ног бросился к дверям. Туда же устремился американский делегат, опрокинув золоченый стул.

Аин как будто не сознавал, насколько его доклад ошеломил слушателей. Все происходило с неимоверной быстротой: делегат, сморкавшийся в носовой платок, ошарашенно таращил глаза; еще один, раскуривавший трубку, вскрикнул, когда спичка опалила ему пальцы. Два делегата, которые переговаривались у дверей, не расслышали заявления Аина, и смех их нарушил молчание обомлевшего зала, где витало эхо последних слов докладчика: «…бессмысленно и пытаться».

Как выяснилось впоследствии, Аин объяснял, что вирус воздействует на организм через иммунную систему, так что бороться с инфекцией невозможно.

На этом доклад был окончен. Аин оглядел присутствующих, ожидая вопросов, потом сошел с трибуны и направился к выходу. За ним потянулись люди. У дверей он обернулся и сердито сказал:

— Разумеется, это очень и очень плохо. Я вас об этом предупреждал. Мы все были не правы. А теперь все кончено.

Час спустя он исчез. Оказалось, что он забронировал билет на самолет авиакомпании «Синэйр» до Карачи.

Агенты госбезопасности настигли его в Гонконге. К тому времени он уже был очень болен и при задержании не сопротивлялся. В США его повезли через Гавайи.

Агенты были людьми цивилизованными и со своим пленником обращались вежливо, поскольку он особой опасности не представлял. При нем не обнаружили ни оружия, ни отравляющих веществ. В Осаке его в наручниках вывели на прогулку, разрешили покормить птиц и с интересом выслушали рассказ о сезонных перелетах куликов. Аин говорил сипло, надрывно хрипел. Тогда его обвиняли только в разглашении информации государственной важности. О женщине никто не расспрашивал.

В самолете он по большей части дремал, а на подлете к Гавайским островам припал к