– Тебе лучше знать, – пожала плечами «арестантка». – Твоя ведь работа.

Он сощурился, недоверчиво моргнул.

– О, точно. Должны быть такие аккуратные стежки, я старался… Так это у тебя был мой глаз? Спасибо! – И он горячо потряс руку Айзека. – Тогда такая метель была, я все время лицо тер, тер, уронил, стал искать, а нашёл тебя, и вот… Спасибо!

Парень ещё долго рассыпался бы в благодарностях, но девчонка решительно отстранила его:

– Не надо. Ему пора уже домой возвращаться, а это, сам понимаешь, тяжело… Пойдём. Я тебя отведу.

Обратную дорогу Айзек запомнил плохо – или, вернее, не запомнил вообще. Девчонка крепко держала его за руку, но все остальное плыло, как в бреду. В память врезалась только страшная чёрная трещина, рассекающая небо от горизонта до горизонта.

У калитки дома девчонка выпустила руку Айзека и вздохнула:

– Всё. Дальше сам. Не пугайся – сначала сложно будет, но потом сообразишь, что к чему… И напросись на Рождество к кому-нибудь в гости, что ли. Мы проследим, чтобы тебя позвали.

Она улыбнулась и потрепала его по щеке – белой, фарфоровой рукой.

Айзек как будто от сна очнулся.

– Погоди… А я когда-нибудь встречу тебя? Или не тебя, но кого-нибудь из ваших?

– Ты? – Она наклонила голову набок, и тяжёлая коса мотнулась через плечо. – Да, конечно. Ты – обязательно встретишь, ведь у тебя хорошие руки… Только нескоро.

Девчонка заставила Айзека наклониться, привстала на цыпочки и поцеловала его в лоб – холодными, кукольными губами с запахом имбиря.

– Как тебя зовут?

– Айзек.

– Возвращайся домой, Айзек. Спасибо тебе за все.

А дома было пусто, холодно и темно.

Первым делом Айзек включил отопление. Потом прошёлся с мокрой тряпкой по всему дому, безжалостно смывая пыль и грязь. Разогрел в духовке пиццу. Зачем- то позвонил домой напарнице с работы, выслушал массу нелестного о людях, которые трезвонят в пять утра, и с облегчением извинился, пообещав все объяснить завтра. Да-да, завтра, в канун Рождества, в офисе.

Конечно, он туда придёт. Почему нет?

Позже, в ванной, Айзек долго стоял под горячей водой, а потом разглядывал спину в мутном зеркале. От спины до поясницы, конечно, тянулся еле заметный шов. Очень-очень аккуратные стежки.

Айзек медленно выдохнул и закрутил воду.

– Завтра, – произнёс громко, – завтра все будет по- другому.

Но подумал, что штопать игрушки и клеить книги некоторое время продолжит. В конце концов, видеть всякое Айзек будет ещё до равноденствия. А кукла сказала, что у него хорошие руки.

Вечером накануне Купалья, едва над сосновыми верхушками важным сомом всплыл под облака лунный диск, старый дом начал оживать. Нехотя, лениво, принялся стаскивать с себя покровы сонного оцепенения, покряхтел, поскрипел. Проснулся…

Домочадцы еще находились в своих комнатах, еще только вылезали из лилового бархата и черного шелка постелей, а Фаня Ичеткин, самый младший, уже томился в холле, у подножия величественной дубовой лестницы.

Стоял под портьерой, сложив руки за спиной, мялся, потирал потрепанным кедом, в который обута была правая нога, поцарапанную голень левой. Чутко прислушиваясь, ждал взрослых.

Заскрипели ступени лестницы, эхо подхватило звуки длинных и сладких зевков, зашуршали длинные юбки.

Стали выходить тетки, племянницы, сестры:

– Скоро уж начнут съезжаться…

– Да-а-а, скоренько…

– Как спалось-то, сестренка?

– Хорошо, милочка, а тебе?

– Ничево-о-о!

– Да уж пора бы, да… Уж некоторые выехали небось.

– А вам как спалось, тетушка?

– Да чего там, неплохо!

– Уж и нам начинать готовиться надо бы.

– Хорошо спалось, спасибочки.

– То сказать, у нас и конь не валялся.

– Пойдемте в кухню, приступать пора!

Зарокотали каблуки, заныл мозаичный пол, затряслись стекла в стрельчатых окнах – из глубин своих покоев дирижаблем выплыл дедушка, Транквилион Астериусович Ичеткин, владелец театров гомунькулюсов и Живых теней, паппет-мастер, черный маг- визионер и заслуженный прорицатель, для домашних же просто «Траня».

Одет он был в шелковый халат густо-винного цвета, на бритой голове – расшитая серебряными змеями черная шапочка. Клиновидная огненная борода острием указывала на побрякивающие золотые амулеты, что терялись средь рыжих зарослей на груди. Пламенная рыжина у Трани была от матери, а глаза – отцовские, желто-зеленые, кошачьи; зрачки игольным ушком.

Остановился, крякнул, требовательно пробасил:

– Ну, чего, прекрасная половина? Сестрицы-племяшки-внучки… Чего сонные такие?! Уж Луна взошла! А ну вперед, в кухню! Работа не волк, работа – ворк.

Траня очень любил заезженные плоскости и штампы.

Сестры-племяшки засмеялись, ладошками и углами шалей с длинной бахромой замахали на него – уйди, постылый!

Тут Транквилион Фаню заметил, крякнул громче прежнего. Изобразил ему, по традиции, кота: щеки надул, ухоженные огненно-рыжие усы встопорщил, а глаза – блюдцами!

– Пфффушшш… Мя-я-я-ЯЯЯЯ!

Фаня засмеялся – сил нет как, чуть не задохнулся. Согнулся пополам, стал хлопать себя по заклеенной пластырем коленке.

Траня, довольно крякая, зажал в жемчужных зубах длинную бразильскую сигару «фина корону», поплыл далее – курить на балюстраду.

А вот показался на свет канделябров, постукивая по паркету тростью, прадед Астериус Ичеткин, по- домашнему Стеша, худой и сухонькой, в домашнем вязаном кардигане (конечно же, с модно завязанным галстуком).

– Готовятся, значит, – прислушался он, добавил, ни к кому особо не обращаясь, в пространство. – Стало быть, скоро гостей жди!

Увидел Фаню, сверкнув агатом фамильного перстня, запустил узкую морщинистую ладошку в карман, вытащил золотые очки в тонкой оправе, поднес к глазам.

Требовательно посмотрел:

– Ты кто?