– Ваше царское величество… батюшка… – бия лбом в пол,бормотал хозяин. – Не велите казнить, велите миловать! Не узнал, вот как богсвят, не узнал спервоначалу ни вас, ни князя Ивана Алексеича. А этот господинкто ж таков? – Он робко обратил взор к Федору, который так и стоял, прижимая ксебе, будто нанятый, бесчувственную девицу, безотчетно кутая ее полой своего полушубка.– Как будто я его не знаю?

– Это брат мой троюродный, – отозвался Иван. – ТожеДолгоруков. Князь Федор Григорьевич. Так что прошу любить и жаловать… Фамилиион хорошей, богат, умен, о европейском обхождении наслышан – только что из-заграниц. Ты уж не серчай на него, Илья Алексеич. Сам знаешь: дело молодое, кровьне водица! Ну, приглянулась добру молодцу красна девица, ну, взыграла удальмолодецкая! Ты не подумай плохого: конечно, князь Федор поначалу намерен былАнну Ильиничну тайно похитить, а уж после объявиться и сватов заслать, но мы сгосударем ему решили помешать, не дать свершить бесчинья. – Он с силой хлопнулпо литому плечу хозяина – аж гул пошел! – Гордись, Илья Алексеич! Сам царь утебя дочку сватает за ближнего своего человека!

Илья Алексеич, ошалев от внезапного счастья, едва в щепу нерасшиб лбом половицы, уверяя Петра в своей преданности и благодарности. Петрпринял вид снисходительный, а Иван поверх головы хозяина послал Федору грозный,предупреждающий взгляд и приложил палец к губам: молчи!

А у него и без того язык прилип к гортани. Первой мысльюпосле предательских Ванькиных слов было некое подобие восхищения: ошибаются те,кто считает Ивана Долгорукова красиво слепленным комом мускулов, снабженнымвыдающихся размеров и неустанности мужским орудием. Он еще и востер, и умен, ихитер – достойный наследник отца своего и дядюшки, и все вместе они лихоперемудрили по-европейски изощренного, а по-русски простого, как пенек, своегородича, враз привязав его к себе общим смертельным делом и в то же времяобезопасив принужденной женитьбою на дочери захудалого дворянина.

Князь Федор был так потрясен, что всерьез размышлял, авправду ли таково сошлись против него несчастные случайности, или же сиеприключение было придумано Василием Лукичом и обустроено Ванькою со всемиприемами классической трагедии (или комедии?). Ох, прозорлив был брат Иван!Знал, что даже с ножом, приставленным к горлу, даже с дулом у виска неотречется князь Федор от своего государя, как бы ни презирал, ни осуждал его.Играя словом «честь», его можно заставить плясать под какую угодно дудку… и всамом деле, не прошло и часу, как князь Федор прилежно исполнил все коленцанавязанной ему пляски и вышел из дома Ильи Алексеича не задами, а черезпарадное крыльцо, сопровождаемый поклонами и славословиями, как богоданныйжених.

* * *

И взяло его горе пуще острого ножа, и громы звал он наголовы обидчиков своих, не доверяя небесам… а горше всего было ему сознавать,что свершившееся – всего лишь расплата за то, что содеял он над Меншиковым,любой ценой желая завладеть его дочерью. Теперь та, которой он поклялся вверности необоримой, предавшаяся ему с детской доверчивостью, была для негоутрачена навсегда, и не мог он до нее дотянуться ничем, кроме тоски своей, арасстояние меж ними не только возросло, но и поросло неисчислимымипрепятствиями.

Восемь дней после коронации в Москве шли празднества. Городс утра до вечера оглашался колокольным звоном, по вечерам горели потешные огни;в Кремле и в других разных местах Москвы устроены были фонтаны, из которыхструились вино и водка.

Манифест по случаю коронации и впрямь прощал некоторыеподушные и штрафные деньги; и впрямь смягчалось наказание, определенное длянекоторых преступников: тех, которых по приговору суда ожидала смертная казньили ссылка в каторжную работу, повелено было сослать в Сибирь без наказанияплетьми… Многие царедворцы произведены были в высшее достоинство или получилиновые чины; в их числе Илья Алексеич Казаков получил графский титул, так чтотеперь князь Федор Долгоруков брал в жены молодую графиню Анну Казакову… Что иговорить, Петр отблагодарил его по-царски! Не коснулось милосердие толькоодного человека – Александра Данилыча Меншикова.

Впрочем, и он не был забыт.

Друзья Меншикова (а их таки оставалось немало, любивших взарвавшемся временщике прежнего, щедрого, бесстрашного, удалого Алексашку!)хотели воспользоваться царским праздником и выпросить для удаленного князямилости, но взялись за это неловко и горько ошиблись. Ах, как сокрушался князьФедор, что не знал об сем умысле, не остановил услужливых дураков, которые, попословице, и впрямь оказались опаснее врага! Но что сделано – то сделано. Черезнесколько дней после коронации у кремлевских Спасских ворот поднято былоподметное письмо, в котором оправдывался Меншиков. Может быть, автор этогописьма достиг бы своей цели, если бы просил только милосердия к Меншикову,однако в нем было написано больше обвинений против его врагов, находившихся вцарской милости, чем доводов в защиту светлейшего князя. Подметное письмозадевало и Долгоруковых, и самого царя. В нем говорилось, что особы, заменившиеМеншикова около молодого государя, ведут императора к образу жизни,недостойному царского сана.

Ничего нельзя было сказать хуже! Ничего нельзя было сделатьхуже, чем представить Петра глупцом, которым легко помыкают другие, – именнопотому, что это было правдой. А правда, увы, неугодна царям… да и кому онавообще нужна?

Начались поиски авторов письма, которое вместо желаемойпользы принесло окончательное падение бедного временщика. И выяснилось, чтонаписание сие не обошлось без косвенного участия Варвары Михайловны, без еенаущения. Старшие Долгоруковы с Остерманом в пляс пустились при сем известии!Сестра жены Меншикова для них была все равно что он сам! Тотчас же Верховныйтайный совет уличил светлейшего в участии и составлении подметного письма иприговорил к тяжелой каре: лишив всего имущества, сослать с семейством вБерезов, что в Сибири, на реке Оби, а Варвару Арсеньеву заточить в Сорскийженский монастырь в Белозерском уезде и там выдавать ей по полуполтине в деньна содержание.