Они говорили о некоем «профессоре», который, повидимому, забыл о своей былой приверженности коммунистическому делу. «К сожалению, на него влияет жена и сбивает его с верного пути», — сказал Нельсон. Затем Нельсон настойчиво потребовал у Джо рассказать ему все детально; сначала Джо говорил уклончиво, но потом подробно описал, как в радиационной лаборатории идут исследования электромагнитного разделения, а также о том, что в Теннеси уже строится крупный комплекс для разделения изотопов.

Прямую связь этого происшествия с советской разведкой подтвердила агентура ФБР. За Нельсоном наблюдали, когда он 6 апреля встречался с Ивановым в больнице Сент-Джозеф в Сан-Франциско. Позже, 10 апреля, удалось записать беседу между Нельсоном и неким человеком (выяснилось, что это был Зарубин). Зарубин считал пачки денег «как банкир». Потом обсуждалась система советской разведки в Америке.

Итак, Джо определенно числился физиком в радиационной лаборатории и передавал СССР секретную информацию о ядерной программе. И этот человек собирался переехать в Лос-Аламос.

Оппенгеймер приступил к руководству лабораторией в Лос-Аламосе очень неуверенно. Казалось, скептики, утверждавшие, что Оппенгеймер даже гамбургерами торговать не сможет, оказались правы.

В течение первых нескольких месяцев строительство шло в полном беспорядке — в основном из-за слабости руководства и недостаточно ясной цели. Если не считать умелого обхождения с военными, у Оппенгеймера не получалось сделать из лаборатории организованную структуру. Даже сама идея о некой организованности и структурированности была для него новой. В представлении Оппенгеймера что-то около 30 физиков направляются в Нью-Мексико, чтобы сконструировать атомную бомбу, — что может быть проще? Столкнувшись с хаосом уже на прощальном ужине у себя дома, в Игл-Хилл, Оппенгеймер пришел в ярость. Но после вспышки гнева он приступил к спокойному анализу. Учился же он быстро. К марту 1943 года Оппенгеймер составил организационную схему нового комплекса, продумал, сколько действительно сотрудников понадобится в Лос-Аламосе — от 100 до 1500, и взял наконец на себя административный контроль. Роберт, Китти и их маленький сын Питер (по прозвищу Пронто: он очень неожиданно родился, менее чем через семь месяцев после свадьбы Оппенгеймеров), прибыли в Санта-Фе 16 марта 1943 года. Через несколько недель они переехали к Холму — так стали называть новоиспеченную лабораторию.

Семья поселилась в скромном домике, одном из шести зданий бывшей школы, оборудованных ваннами, — в отличие от времянкок, наскоро выстроенных солдатами инженерного корпуса, где были только душевые. Везде сновали грузовики и бульдозеры, 3000 строителей возводили главные здания, в том числе пять лабораторий, машинный цех, склад и бараки. Весенняя распутица превратила грунтовые дороги в непролазную грязь. Это был самый настоящий Дикий Запад. Бете, прибывший в Лос-Аламос, ужаснулся тому, насколько отдаленными были места и убогими здания.

В начале апреля на Холме собралось около 30 физиков. Оппенгеймер не терял времени и быстро завербовал «светил», с которыми в прошлом году работал в летней школе. Среди них были Бете, Блох, Теллер и Сербер. Кроме того, он пригласил молодого физика из Принстона — Ричарда Фейнмана. Фейнман отлично играл на барабанах бонго, чем произвел неизгладимое впечатление на Теллера, жившего в соседней комнате.

Фейнман был молод (11 мая ему исполнялось 25 лет), не по годам развит и просто болел физикой. Сейчас он впервые встречался с коллегами, имена которых он знал только со страниц журнала Physical Review. Но поразить его было нелегко. Фейнман быстро приобрел известность среди сотрудников благодаря своим свободным беседам с Бете. Ганс нуждался в таком стимулирующем факторе — он не только приветствовал поведение Фейнмана, но и сделал его лидером своей группы. Жена Фейнмана Арлин болела туберкулезом, и по инициативе Оппенгеймера ее перевели в клинику в Альбукерке, где Фейнман мог часто ее навещать.

Еще один физик, которого Оппенгеймер желал видеть в Лос-Аламосе, — Ферми. Но труд над ураново-графитовым реактором в Чикаго был для итальянского штурмана слишком важным, чтобы отказаться от него и переехать в Лос-Аламос. Оппенгеймер же не мог отказаться от ценного ресурса в виде глубокого понимания экспериментальных методов и озарения Ферми. В итоге ученые достигли компромисса: Ферми работает в качестве удаленного консультанта и при необходимости приезжает в Лос-Аламос.

Оппенгеймер хотел назначить своим заместителем Раби, но тот занимался радаром в МТИ и считал эту задачу более важной, чем попытки построить на фундаменте трех столетий славной физической истории оружие массового поражения. Хотя у Раби были иные причины для отказа, нежели у Ферми, Оппенгеймер смог и его убедить работать в таком же удаленном режиме. Немного поколебавшись, Раби также стал консультантом Лос-Аламоса.

15 апреля в пустой библиотеке состоялось первое собрание физиков Лос-Аламоса и Сербер прочитал первую часть вступительных лекций. Гровс при этом сделал несколько пессимистических замечаний. Казалось, он уже готовился к провалу и подумывал, что скажет в Конгрессе на заседании Комиссии по атомной энергии, которое обязательно состоится и на котором обязательно выяснят, на что Гровс растратил такие деньги.

После этого Сербер прочитал первый доклад с итогами деятельности летней учебной группы и результатами работ за последний год по делению ядер быстрыми нейтронами. Сербер слыл не самым лучшим оратором, но в данном случае содержание было гораздо важнее формы. «Цель проекта, — говорил Сербер, — создание реального боевого оружия в форме бомбы, энергия в которой высвобождается в результате цепной реакции на быстрых нейтронах в одном или более веществах, характеризующихся атомным распадом»[105]. На лекции многие ученые из-за предшествовавшей изоляции до этого момента не имели целостного представления о том, чем они занимались. Одни догадывались о деталях. Другие только о чем-то слышали. Теперь всем им предстояло подготовиться к решению гораздо более масштабной задачи.

На первый взгляд казалось, что сконструировать атомную бомбу достаточно просто. Берется два куска урана-235 или плутония докритической массы, чтобы вместе они составили массу значительно выше критической, и при получении такой суммарной массы происходит взрыв. Но перед тем как это случится, предстояло решить совсем не тривиальные проблемы.

Первая была связана с эффективностью. На данном этапе необходимая критическая масса урана-235 оценивалась в 200 килограммов — многовато для снаряда, который нужно сбросить с бомбардировщика. Исследователи предложили увеличить КПД устройства, а для этого уменьшить массу активного вещества, для чего активное вещество предлагалось заключить в «отражатель нейтронов» — оболочку из урана-238 или золота, которая позволила бы возвращать вылетающие нейтроны обратно в активное вещество. В случае с ураном-235 такой отражатель позволит снизить критическую массу примерно до 15 килограммов. Для плутония, заключенного в отражатель из урана-238, критическая масса составит всего 5 килограммов.