— Постой! — закричал он, протянув к ней руку, но она продолжала идти в темноту, не оборачиваясь. В коридоре по дороге на кухню мягкий звон колокольчиков замер. Думая, что все это ему приснилось, Севенес поднялся с постели и пошел на освещенную лампой кухню, где, уставившись в ночную тьму, сидела наша мама: плечи ее были опущены. На этот раз руки ее ничем не были заняты и только беспомощно лежали ладонями вверх на ее коленях. Уже само это смутило и обеспокоило моего брата. Руки мамы всегда были заняты делом, шили, штопали, чистили анчоусы, выбирали из риса меленьких черных жучков, писали письма бабушке, перетирали бобы для еды или делали еще что-то.

— Мохини пришла домой, мама? — спросил он.

— Да, — печально ответила она, вглядываясь в ночное небо. Вдруг она повернула голову и странно посмотрела на него. Глаза на ее изможденном лице выглядели как две черные дыры. — Ты что, видел ее?

Севенес внимательно посмотрел на мать.

— Да, — ответил он, внезапно испугавшись.

Слабый голос в его голове шептал, что ему уже не следует беспокоиться о том, что Радж похитит Мохини. Никогда уже ему не нужно будет сожалеть о своем эгоизме. Японцы решили эту проблему за него.

Сразу после оккупации произошел странный случай. Убегавшие японцы вынуждены были бросить свои товарные склады, набитые ценностями и конфискованным имуществом. У них не нашлось свободных кораблей, чтобы вывезти на свою родину предметы невоенного назначения; поэтому после своего поражения им пришлось покинуть нашу страну с пустыми руками. В наш дом бегом ворвалась жена заклинателя змей, чтобы сообщить о том, что народ ворвался в большой склад возле рынка.

— Быстрее! — кричала она. — Весь склад забит доверху, и все расхватывают мешки с сахаром, рисом и всевозможные вещи.

— Езжай прямо сейчас, — сказала мама отцу. — Все растаскивают склад рядом с рынком. Посмотри, может, и тебе что-то достанется. — Пока он переодевался из саронга в брюки, она суетилась и нетерпеливо ворчала, прерывисто дыша.

— Торопись! — кричала она в спину его удаляющейся на велосипеде фигуре.

Отец ехал так быстро, как только мог, но ко времени, когда он добрался до склада, уже все растащили. Мимо сновали люди, тащившие на плечах большие ящики и объемные мешки, а внутри, за хлопающими дверями склада, остался только мусор на полу и отчетливое ощущение пустоты. Он въехал на велосипеде прямо на середину пустого склада и осмотрелся вокруг. Отец уныло размышлял об ожидающей его жене и ее остром языке, но когда он уже выезжал наружу, то заметил продолговатую коробку, наполовину прикрытую дверью. Она, по-видимому, выпала из чьего-то мешка. Отец поднял коробку и с удивлением обнаружил, что она довольно легкая. Он быстро вскочил на свой велосипед и поехал домой.

Заклинателю змей и его сыну достаточно повезло, и они принесли домой большую сумку сахара и полный джутовый мешок риса.

— Что это? — воскликнула мама, разочарованно глядя на принесенную отцом коробку. Она потрясла деревянную коробку, и мы услышали слабый глухой звук. Что бы там ни было внутри, оно было хорошо упаковано. Деревянная крышка была забита гвоздями. Такая тщательная упаковка указывала на то, что там находилось что-то необычное. Мама начала открывать коробку ножом, а мы все с любопытством столпились вокруг. Она сняла крышку и вынула солому которая использовалась как набивка. Сначала ее рука коснулась холодной гладкой поверхности. Это оказалась нефритовая кукла, так красиво сделанная, что я слышала, как мама тяжело задышала. Она подняла ее вверх. Просвечивающийся камень сиял великолепным темно-зеленым цветом. Кукла была длиной всего шесть дюймов, с очень длинными волосами, спускавшимися до бедер, и выражением умиротворения на лице. Никто из нас раньше не видел такой изысканной красоты. На небольшой золотой подставке, на которой стояла фигурка, была выгравирована надпись по-китайски. В нашем доме воцарилась тишина. Лицо мамы приобрело странный опенок.

— Она похожа на Мохини, — слишком громко сказал Севенес.

— Да, похожа, — согласилась мама жутким голосом. Тогда я объяснила себе, что эти ужасные японцы забрали у нас Мохини, а взамен дали эту маленькую игрушку. Мы все ее потрогали, прежде чем мама поместила ее в шкаф для семейных реликвий, где когда-то стоял ее бюст. Эта кукла расположилась в нашем шкафу рядом с моей веселой коллекцией ершиков для чистки трубок в виде птичек и замысловатыми обломками коралла, которые Лакшмнан подобрал на берегу. Только через много-много лет я узнала, что надпись на кукле гласила, что это Куан Йин, богиня прощения, и что это изделие времен династии Чинг, которому более двухсот лет. Эта информация для мамы была совершенно неважна, так как она с первого момента, когда увидела куклу, знала, что это такое и что это означало для нее. Она чувствовала дыхание ужаса и видела, как убегают все ее надежды.

Перед ее глазами, как наяву, стоял старый китайский предсказатель и говорил слова, которые мама так старательно пыталась забыть: «Опасайся своего старшего сына. Он — твой враг из прошлой жизни, который вернулся, чтобы наказать тебя. Ты познаешь боль, похоронив своего ребенка. Ты привлечешь в свои руки фамильную вещь огромной ценности. Не оставляй ее у себя и не пытайся извлечь из нее выгоду. Она принадлежит храму». Но если она отдаст статуэтку в храм, это будет означать, что она поверила этому мерзкому человеку и его ужасным пророчествам. Да, она потеряла ребенка, но это же произошло и с тысячами других людей. Это была война. Вот что война делает. Предсказателю не нужно было, нельзя было верить. Ее любимый первенец не был врагом. Мама просто отказывалась верить этому. А зеленая нефритовая кукла словно шептала ей: «Опасайся своего старшего сына». Мама думала, что если поставит эту статуэтку глубоко в стеклянный шкаф за кораллами и разноцветными птичками-ершиками для трубок, то сможет сделать так, что предсказатель ошибется. Но собственное желание поглотило ее саму, а желание ее сына — разрушило.

Помню, как мама рассказывала, что после смерти Мохини Лакшмнан начал во сне скрипеть зубами. Внезапно я начала бояться Лакшмнана. Не знаю, откуда приходит этот страх, но я прихожу от Лакшмнана в ужас. Это не потому, что он ударил или обидел меня, или я увидела, как он в раздражении пробил рукой дырку в стене или сделал еще что-то, на что жаловались мама и Анна. Но неожиданно в моем воображении он уже не отбивает при стирке одежду о камень в ореоле сияющих брызг, сверкающих, как бриллианты, он — злой Асура, один из жестоких великанов, правящих подземным миром. Я чувствую, что злость переполняет его, находится под кожей так близко к поверхности, что мельчайшая, незначительная царапина может дать ей вырваться наружу, проявляясь багровым цветом лица и потерей контроля над собой. Я даже не помню, когда он перестал обращаться ко мне «Привет, малыш» в своей особенной манере.

После того как японцы ушли, меня послали в школу; но я была только средней ученицей. Моей лучшей подругой была Налини. Мы нашли друг друга, когда китайские девочки в нашем классе отказались с нами сидеть, пожаловавшись учителям, что мы чернокожие, потому что нечистые. Когда же учителя заставили их сесть с нами, они пожаловались своим матерям, которые приехали в школу и потребовали, чтобы их дочерям разрешили сидеть отдельно от индийских девочек. «У индийских девочек в волосах вши», — надменно и лживо заявили они. Поэтому Налини и я, в конце концов, стали сидеть вместе. У нас у обеих была темная кожа, но она была намного беднее меня, потому что у меня было нечто такое, чего у нее не было. У меня была мама.