Тариэл без труда раздобыл рабочий костюм и каску (запасные комплекты всегда хранились на пожарных щитах предприятий). В заводской уборной он переоделся в рабочего и деловито пошел по цехам: дело в том, что добровольческие бригады из школьников часто помогали на фабриках, в спецотрядах гражданской обороны, дружинах правопорядка и так далее. Чаще всего в эти бригады входили девушки и не годные для военной службы парни.

До захода юноша прослонялся по ангару, пару раз даже поработал на подхвате. За это время он раздобыл кое-какие приспособления для высотных работ. Болезнь давала о себе знать: тошнота, боль в животе, слабость, но Тариэл держался.

Вечером работы приостановились, и служащие замерли на мостиках, встречая въезжающее в ангар солнце. Гигантский круглый вход, подобный отверстию диафрагмы в фотоаппарате, стал медленно расширяться. Когда ослепительно яркая дыра выросла до невероятных размеров, в нее начал вплывать дирижабль километрового диаметра. Висящий под ним плоский прожектор был повернут к ангару тылом, продолжая освещать город. Так продолжалось минут сорок, пока воздушное судно, похожее на десятикилометровый огурец, заходило в ангар. Наконец прожектор померк, и отверстие стало сужаться. Тут же вокруг дирижабля закипел трудовой муравейник: рабочие, сидящие в корзинах подъемных кранов, стали присоединять к его оболочке толстые кабели и шланги, поливать матерчатый корпус из брандспойтов.

Тариэл, спустившись на несколько ярусов, достиг того места, где десятки электриков и монтеров суетились около двухсотметрового прожектора. Юноша деловито прошел на подъемную платформу и поднялся вместе с техниками к механизмам управления прожектором, отвечающим за то, чтобы в течение дня по ходу движения диск всегда был обращен на город.

С подъемной платформы к прожектору выдвинулся мостик, и Тариэл со специалистами прошел внутрь машинного отделения дирижабля. Здесь, словно в подводной лодке, было множество тесных и запутанных переходов. Там Тариэл и спрятался.

Пока в течение ночи дирижабль, медленно обходя город, полз на восток, беглец старательно работал на выключенной линзе прожектора, так и оставшись незамеченным. Трех баллонов хватило с избытком, и остаток времени до восхода он только уплотнял слой нанесенной краски.

Был февраль, и в девять часов утра из зари на востоке поднялся чуть заметный во мгле дирижабль, а за ним – красно-оранжевый диск. На солнце горела кривая, но четкая надпись: «ЗМЕЙ ПРОТИВ ВСЕХ – НЕТ ВОЙНЕ!»

Утренний город замер. Спешившие по своим делам люди останавливались на мостиках и воздушных переходах, с изумлением глядя на круглый небесный экран. Только через двадцать минут догадались объявить воздушную тревогу. Муравейник оживился, и миллионы зрителей побежали в убежища, но при этом люди продолжали озираться на небесную надпись. Когда вой протяжной сирены смолк, уродливый город был уже совершенно пуст, и над всеми его ярусами и террасами установились покой и звенящая тишина.

Прожектор обесточили, лампа медленно остыла, и диск померк. И тогда подразделения внутренних войск узрели на потухшем светиле малюсенькую фигурку в желтом плаще. Тариэл стоял, гордо расставив ноги, и неподвижно ждал, когда его арестуют. Вскоре к нему поднялась полицейская машина на воздушной подушке и зависла напротив него, под дирижаблем.

– Ни с места! Руки за голову! – сквозь гул турбин сказали Тариэлу через мощный репродуктор. – За попытку сопротивления открываем огонь на поражение!

На палубу полицейского судна один за другим выскочили бойцы группы захвата и приступили к процедуре ареста. Снайперы, стоя на одном колене, держали подозреваемого под прицелом, а остальные причаливали к прожектору. Зацепив карабины за страховочные канаты, они один за другим медленно двинулись к Тариэлу.

Он не сопротивлялся, покорно следовал всем указаниям и через пять минут сидел, скованный по рукам и ногам, в полицейской машине.

Его пытали, но от этого только облучились сами мучители. А он молчал, потому что не чувствовал боли. Перед арестом он раскусил ампулу с тем сильным обезболивающим лекарством, которое достал для него папаша Нестан, и поэтому оставался безмолвен во время самых изощренных пыток. Он не боялся, что его покалечат: он знал, что жизнь кончена.

Когда медицинская комиссия поставила диагноз, пытки немедленно прекратились. Врачи сообщили трибуналу, что узник может умереть в любой момент, и те решили как можно скорее вынести приговор. Для публичной казни он должен был оставаться живым.

В полдень следующего после ареста дня вокруг затопленного карьера собрались толпы людей, среди которых было много школьников. Телевизионщики с камерами стояли на своих серебристых автобусах и летали над озером в корзинах монтажных кранов. Казнь транслировали в прямом эфире.

– Мы продолжаем прямую трансляцию казни военного преступника, исполнителя чудовищной политической диверсии. Напомним, что террористическая акция была произведена вчера…

Офицер на башне нажал кнопку, двери лифта разъехались, и все увидели Тариэла в сопровождении двух надзирателей в химзащитных костюмах. Рот юноши был зашит проволокой, лицо осунулось, волосы почти полностью поседели. Наверное, многие зрители подумали, что перед ними стоит невысокий щуплый старик, одетый в ярко оранжевую робу, обильно обшитую бирками с номерами.

– … По сообщениям пресс-службы правительственной комиссии в настоящий момент проводятся экстренные мероприятия по задержанию организаторов беспрецедентной подрывной акции. Пока что следствие…

– Папа, кто это?

– Это враг, доченька, это наш враг.

– Он дэвианин?

– Хуже. Он шпион и предатель.

Тариэл щурился от дневного света. По команде офицера он скованной походкой двинулся к мостику. Руки были связаны за спиной, а на ногах висели свинцовые браслеты. Тариэл очень долго, но равномерно двигался по стреле. Он семенил от груза на ногах, тяжело дышал, и его дыхание со свистом вырывалось сквозь металлический шов на губах. Не будь его рот зашит, он, наверняка проклял бы змея или пообещал бы вечно любить Нестан. Но он не мог этого сделать, только тяжко дышал и смотрел в пустоту.

Ему не было страшно, и смерть манила его, словно свежезастеленная кровать после тяжелого дня. Зимний ветерок мягко подвывал в ушах, трепал волосы, ласкал кожу, и Тариэл прислушивался к нему больше, чем ко всему остальному.

А люди смотрели на оранжевую фигурку и слушали, как голос чиновника разносится от горизонта до горизонта через репродукторы, установленные на специальных машинах. Оглашался приговор верховного трибунала.

Тариэл, волоча ноги, брел по длинной стреле над карьером, пока не остановился у самого края, где уже не было тонких перил. Он стоял, словно ныряльщик на высоченной вышке, готовый взлететь на трамплине и совершить фигурный прыжок. Только не было на стреле трамплина, и человек был не в плавках, а в оранжевой робе.

Внезапно к Тариэлу что-то вернулось, он словно очнулся, холодок пробежал по его спине, голова закружилась… Миг леденящего страха – и острая боль вонзилась юноше под коленку. Донесся глухой хлопок, Тариэл потерял опору и, связанный, молча полетел в широкий круг спокойной зеленоватой воды.