Я решил, что дело в моей одежде, или, может, в стрижке, или, может, помоги мне Господь, в моем поведении и выражении лица.

Когда принадлежишь к денежной элите, то становишься привычен к определенной враждебности со стороны неимущих. Но я совершенно не знал, что дети разбегались по домам, когда я проходил мимо, а женщины смотрели на меня в страхе потому, что сзади я весь, от пяток до макушки, покрыт был мукой, так же как и мои волосы, лицо и шея. Я выглядел как призрак прошедшего Рождества.

Пока я шел, у меня возник план. Благодаря удаче или помехам я так и не выпил кофе, и недавняя моя попытка согласиться с Констанцией, сдаться тому, что она рассматривала как нормальную жизнь, но что сам я воспринимал как серьезную пагубу, способную до неузнаваемости исказить мое естество, провалилась. Я не только не смог выпить кофе, я не смог даже приблизиться к нему на три метра.

Единственный для меня способ достичь «нормы» состоял в том, чтобы прибегнуть к помощи силы. Сила – замечательный инструмент, и когда она угрожает жизни, то пробуждает способности, спавшие в душе как некие великаны. Идея моя была проста: я подкуплю полицейских, чтобы они силой принудили меня выпить чашку кофе. В конце концов, у них есть пушки, и всем хорошо известно, что за соответствующую сумму они сделают поистине все на свете. Управляющая офисом у Стиллмана и Чейза ежемесячно навещала капитана в участке и всякий раз доставляла ему несколько тысяч долларов для «фонда».

«Зачем вы относите ему деньги?» – спросил я у нее, и она объяснила, что это делается для безопасности наших курьеров и гладкого прохождения наших операций. Она обычно наносила капитану визиты вежливости и вручала ему двести долларов для благотворительного фонда. Он благодарил ее и выходил из комнаты, чтобы положить деньги в сейф участка. Оставшись одна возле маленького стола, управляющая выдвигала единственный ящик, набивала его тысячами долларов в десяти– и двадцатидолларовых банкнотах и захлопывала. При этом звуке капитан снова появлялся в комнате, благодарил ее еще раз за тот вклад, который он только что поместил в сейф, и пожимал ей руку. Тот факт, что в ящике постоянно обнаруживались огромные суммы, капитан объяснял для себя чем-то вроде чуда.

Когда в Нью-Йорке умирает богатый человек, у которого нет родственников, чтобы позаботиться о его делах, полицейские опечатывают дом, но лишь после того, как его разграбят. Иногда они возвращаются ночью и взламывают печать, чтобы забрать что-то, что в спешке было забыто. Они, однако, не любят говорить о таких вещах, ибо чувствуют, что это оскорбляет их достоинство.

К великому моему изумлению, полицейские сами подъехали ко мне, когда я шел по улице, и сбросили скорость, приноравливаясь к моему шагу.

– Ты сам залезешь в машину или нам за тобой сначала погоняться? – спросили меня изнутри.

– Прошу прощения? Не могли бы вы повторить?

– Что предпочитаешь – смирительную рубашку? Или будешь сотрудничать?

– Вы прочли мои мысли, – сказал я. – То, о чем я думал, было настолько мощным, что привело вас ко мне, но только не надо вставать на дыбы, прежде чем мы заключим соглашение. Кроме того, я не хочу иметь дело с кем-либо в чине ниже капитана.

Я запрыгнул в машину и смеялся всю дорогу до участка. Там, когда они надевали на меня наручники, я попросил оставить руки спереди, чтобы я смог выпить эту чашку кофе.

– Эту чашку кофе?

– Да.

– Что это значит – выпить эту чашку кофе? Вы американец?

– Конечно. Разве не похож?

– Нет.

– И кто же я по национальности, по-вашему?

Дежурный сержант осмотрел меня с ног до головы.

– Псих, – сказал он.

Я попал в беду. Они наплевательски отнеслись к моей просьбе и, зарегистрировав меня как нарушителя общественного порядка, швырнули в «обезьянник». Единственным другим его обитателем был бородатый старец с розовой культей вместо правой кисти. Он очень походил на Санта-Клауса, но глаза его были полны ужаса. Видно было, что он никогда не переставал бояться, что переключатель страха в его мозгу каким-то образом намертво замкнулся и что эта простая, казалось бы, неурядица стала причиной его падения.

– Вы боитесь слонов? – спросил я.

Он испуганно кивнул.

– А метеоритов вы боитесь?

Он снова кивнул.

– А картонных коробок?

Он содрогнулся от ужаса.

– Вы боитесь меня так же?

Он старательно, страстно даже, затряс головой.

– Это не важно, потому что я не причиню вам вреда. Вы боитесь меня, потому что я здесь. Вы всего боитесь. Стоит вам проснуться, и вы уже боитесь.

Этого он не подтвердил. Мгновение спустя я догадался почему.

– Вы вообще не спите, так?

– Да, – прошептал он. Он боялся спать. Он был как рыба. Рыбы, возможно, и спят, но он не спал.

– Но почему вы боитесь меня? – спросил я.

Он откинулся, вжавшись спиною в решетку, что было не хуже любого другого ответа.

На следующее утро, часа в четыре, меня отвели на другой этаж, где возле лужицы света, среди нескольких деревянных столов восседал детектив.

– Обычно вы одеваетесь в женское платье? – спросил он.

– Что?

– Где ваше платье?

Может, он был сумасшедшим.

– С чего бы это мне носить платье?

– А с чего бы вам пудриться?

– С чего бы мне пудриться? – повторил я.

– Ну.

Я распростер руки в жесте всеобъемлющего недоумения.

– Не с чего.

– Вы живете в центре, – сказал он, – а вовсе не здесь.

– Правильно.

– Ну так и что вы здесь делаете? Здесь нет баров для трансвеститов.

– Баров для трансвеститов?!

– Что, кто-то украл ваше платье? И это вас огорчило? А? Я решил, что он совершенно сумасшедший, но что из этого?

Он был полицейским. Я подался вперед и сказал ему на манер заговорщика:

– Слушайте, я заплачу вам, чтобы вы выстрелили в меня, если я не выпью эту чашку кофе. Деньги не вопрос.

Он не вполне меня понял, но я упомянул о деньгах.

– Эту чашку кофе?

– Эту.

– Какую именно?

– Первую.

– А как насчет второй?

– Не надо жадничать. Если я выпью первую, то со второй и сам управлюсь.

– У вас есть личный врач?

– Да.

– Как его зовут?

– Доктор Граффи.

– Это на Манхэттене?

– Конечно.

– Он психиатр?