частности в России. Ибо, действительно, как на паломничество отправлялись в прошлом веке русские писатели и художники в Дрезден к «Сикстинской мадонне». Послушаем их суждения о деве, несущей младенца с недетским, удивительным взором, об искусстве Рафаэля и о том, что хотел он выразить в этих образах.

Жуковский: «Перед глазами полотно, на нем лица, обведенные чертами, и все стеснено в малом пространстве, и, несмотря на то, все необъятно, все неограниченно… Занавесь раздвинулась, и тайна небес открылась глазам человека… В богоматери, идущей по небесам, не приметно никакого движения; но чем более смотришь на нее, тем более кажется. что она приближается».

Брюллов: «Чем больше смотришь, тем более чувствуешь непостижимость сих красот: каждая черта обдумана, переполнена выражения грации, соединена со строжайшим стилем…»

Белинский: «В ее взоре есть что-то строгое, сдержанное, нет благодати и милости, но нет гордости, презрения, а вместо всего этого какое-то не забывающее своего величия снисхождение».

Герцен: «Внутренний мир ее разрушен, ее уверили, что ее сын - сын божий, что она - богородица; она смотрит с какой-то нервной восторженностью, с материнским ясновидением, она как будто говорит: „Возьмите его, он не мой". Но в то же время прижимает его к себе так, что, если б можно, она убежала бы с ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто ласкать, кормить грудью не спасителя мира, а своего сына».

Достоевский видел в «Сикстинской мадонне» высшую меру человеческого благородства, высочайшее проявление человеческого гения. Большая поясная ее репродукция висела у него над диваном, на котором он и скончался.

Так немеркнущая красота подлинно великих произведений искусства воодушевляет и в последующие века лучшие таланты и умы.

Но как объяснить, что эта картина, религиозная по своему содержанию и вдохновению, картина, славящая христианство, волнует и восхищает нашего современника не меньше, чем некогда верующего католика?

На этот вопрос, заглянув в будущее, лучше всего ответил Крамской:

«…Мадонна Рафаэля действительно произведение великое и действительно вечное, даже и тогда, когда человечество перестанет верить, когда научные изыскания… откроют действительные исторические черты обоих этих лиц. И тогда картина эта не потеряет цены, а только изменится ее роль. И она останется таким незаменимым памятником народного верования… Именно потому, что сама мадонна есть создание воображения народа».

Добавим, что эта мадонна - воплощение того идеала красоты и добра, который смутно воодушевлял народное сознание в век Рафаэля и который Рафаэль высказал до конца, раздвинув занавес, тот самый, что отделяет будничную жизнь от вдохновенной мечты, и показал этот идеал миру, всем нам и тем, кто придет после нас.

* * *

Юлий II умер в 1513 г. Последние семь лет своей жизни Рафаэль работал при Льве X из дома Медичи, сыне Лоренцо Великолепного. Новый папа был прямой противоположностью своему суровому и воинственному предшественнику, и мы лучше всего можем судить об этом по его знаменитому портрету кисти Рафаэля (Флоренция, Уффици). Льву X принадлежит следующее признание: «Будем наслаждаться папством, раз бог дал его нам». И вот Рафаэль показал этого папу дородным и холеным эпикурейцем, сидящим с лупой в руке перед книгой, украшенной драгоценными миниатюрами. Лев X был большим любителем редких книг и красивых вещей, он покровительствовал художникам и сам занимался музыкой и изящной словесностью. Наибольший расцвет искусств и наук в Риме совпадает с его правлением. При нем Рафаэль начал работать над восстановлением древнего Рима.

Но восстановить Рим в былом величии Рафаэлю не было дано.

Мы уже знаем о его преждевременной смерти. А семь лет спустя, в 1527 г., Рим был разграблен новыми варварами - немецкой и испанской солдатней императора Карла V. Рафаэль не был также свидетелем вскоре наступившей церковно-феодальной реакции, восставшей против идеалов гуманизма.

Последняя картина Рафаэля «Преображение» (Рим, Ватиканская пинакотека) являет черты некоторой выспренности и чрезмерной изощренности в развитии контрастов. Наступала новая эпоха, Высокое Возрождение клонилось к закату.

Вместе с Браманте…

Та величественная, торжественная архитектура, которую Рафаэль населил мудрецами древности, та грандиозная анфилада вглубь уходящих арочных пролетов, что составляет такую же неотъемлемую часть «Афинской школы», как и изображенные на фреске фигуры, - это, конечно, апофеоз архитектуры Высокого Возрождения, ее духа и наивысших устремлений.

Существует предположение, что эта могучая архитектурная фантазия была навеяна Рафаэлю проектом римского собора св. Петра, над которым тогда работал великий Браманте, его старший друг и земляк, ибо он тоже был родом из Урбино. Как бы то ни было, духовная близость Браманте и Рафаэля не подлежит сомнению, и если Браманте следует признать гениальным зодчим Высокого Возрождения, то Рафаэль только потому отстает от него, что архитектура (им создано лишь несколько храмовых и дворцовых построек) не была его главным искусством [1].

[1 Браманте был также замечательным живописцем, но, в отличие от Рафаэля, гений его выявился полнее всего в архитектуре.]

Творчество Браманте утвердило на многие десятилетия общее направление зодчества Высокого Возрождения. Его роль в архитектуре была не меньшей, чем Брунеллески в предыдущем столетии.

Зодчество чинквеченто «сдерживает радостную подвижность Раннего Возрождения и превращает ее в размеренный шаг», - пишет Вельфлин. Исчезает мелькающее разнообразие деталей, выбор немногих крупных фигур повышает покойную внушительность целого. Знаменитое римское палаццо Канчел-лерия (где разместилась папская канцелярия), в завершении постройки которого участвовал Браманте, знаменует торжество стены над ордером: именно стройная громада стены создает величавую замкнутость огромного фасада. А в совсем маленьком купольном храме Темпьетто (воздвигнутом в Риме в 1502 г.), с нишами внутри и снаружи, окруженном римско-дорической колоннадой, Браманте дал как бы образец предельной монументальности, не зависящей от размеров здания, так что этот храм был воспринят современниками как «манифест нового зодчества».

Как истинный гений, Браманте был самобытен. Однако искусство его питалось соками очень высокой культуры. Когда он работал в Милане, там находился Леонардо да Винчи, с которым он сотрудничал в составлении градостроительных планов - чертежи Леонардо, несомненно, открыли ему многое, равно как он сам открыл многое Рафаэлю.

Семидесятилетний Браманте скончался (в 1514 г.) в разгар своей работы по реконструкции им Ватикана. Так что двор Сан Дамазо со знаменитыми лоджиями был закончен уже Рафаэлем, который и руководил их росписью, выполненной его учениками.

Браманте. Темпьетто. Церковь монастыря Сен Пьетро ин Монторио в Риме. Закончен в 1502 г.

Не представить себе более декоративного живописно-архитектурного ансамбля, в котором счастливо сочетались замыслы двух великих художников, чем эти лоджии.

Лоджии Ватикана - это длинная галерея, равномерно пересеченная двенадцатью высокими арками. С каждым шагом, ни