как можно больше белого караррского мрамора и доставить его в Рим. Самые грандиозные замыслы возникали в его воображении, когда он в одиночестве бродил среди скал. Так, глядя на гору, целиком сложенную из мрамора, он мечтал, по словам Кондиви, вырубить из нее колоссальную статую, которая была бы видна издалека мореплавателям и служила им маяком. В этой горе он уже различал титанический образ, который молот и резец извлекут из ее громады.

Микеланджело не осуществил этого замысла, как и многих других. Власть имущие высоко ценили его, но не во всем шли ему навстречу. Однако и то, что он осуществил, беспримерно в мировом искусстве.

У Микеланджело есть скульптуры, где сохранились очертания каменной глыбы. Есть и такие, где части камня не тронуты резцом, хотя образ и выступает во всей своей мощи. И это зримое нами высвобождение красоты.

Скульптура - «светоч живописи…»

Микеланджело считал себя в первую очередь скульптором, и даже только скульптором. В гордых думах, быть может, грезилось ему, что в его резце нуждается не только мраморный блок, выбранный им для работы, но и каждая скала, гора, все бесформенное, беспорядочно нагроможденное в мире. Ведь удел искусства - довершать дело природы, утверждать красоту. А это, считал он, подстать только ваятелю.

О живописи же Микеланджело говорил подчас с высокомерием, даже раздражением, как не о своем ремесле.

И однако, под впечатлением его живописи Гете писал в своем дневнике:

«Я уже не ощущаю вкуса к природе, так как я не могу на нее смотреть такими большими глазами, как Микеланджело».

Такими большими глазами! Как и скульптуры Микеланджело, грандиозные образы, созданные его кистью, поражают своей беспримерной пластической выразительностью. В его творчестве, и быть может только в нем, скульптура является действительно «светочем живописи». Ибо скульптура помогла Микеланджело гармонично объединять и сосредотачивать в одном определенном живописном образе все таящиеся в человеческой фигуре пластические красоты.

* * *

Начальное формирование Микеланджело как художника протекало в условиях, роднящих его с Леонардо да Винчи.

Как и Леонардо, он был учеником известного флорентийского мастера кватроченто. Есть сведения, что мастер этот, Доменико Гирландайо, как и учитель Леонардо Верроккио, завидовал своему ученику.

Как и Леонардо, он на самой заре юности вращался в блистательном окружении Лоренцо Великолепного. В своих знаменитых садах среди памятников античной скульптуры правитель Фдоренции создал подлинную школу искусств. Он, по-видимому, оценил дарование Микеланджело и обращался с мальчиком как с родным сыном. Микеланджело прожил два года в его дворце, где слушал речи виднейших гуманистов, утверждавших высокое призвание человека, главенство его над миром. И эти идеи навсегда запали в его душу.

Но, подобно Леонардо, утонченно-изысканное искусство, процветавшее при дворе Лоренцо Великолепного, не могло удовлетворить Микеланджело. И одна из первых его работ - «Мадонна у лестницы» (Флоренция, Музей Буонарроти), высеченная им в мраморе, когда ему было едва шестнадцать лет, не изнеженная патрицианка и даже не трогательная в своей любви к младенцу юная мать, а суровая и величавая дева, которая сознает свою славу и знает об уготованном ей трагическом испытании.

Сохранился только один вполне достоверный образец станковой живописи Микеланджело: знаменитое тондо (круглая картина) «Мадонна Дони» (названная так по имени заказчика; Флоренция, Уффици). Можно предположить, что в этой композиции почти тридцатилетний Микеланджело, уже пользовавшийся громкой славой, возомнил превзойти Леонардо, утвердить свое превосходство над старшим собратом, живописные достижения которого воспринимались во Флоренции как откровения.

Микеланджело. Мадонна Дони. 1504 - 1505 гг.

Вместо леонардовского полусвета, вместо таинственного мерцания, растворяющего предметы, - ясные и холодные тона, ярко выявляющие своим подбором скульптурную выпуклость каждой фигуры. В первое же мгновение перед этой картиной испытываешь беспредельное восхищение. Какое дерзание! Какая сила и какое великолепие! И хотя эти восторги рождаются сразу и непосредственно, за ними следуют столь же разительные вопросы. Что это: живопись или «нарисованная скульптура»? Почему рисунок великолепного мастера, не знающий никаких препятствий, рождает здесь такую сложность движений, поворотов, сцеплений? Что означает эта сложность? Что означает вся эта трехфигурная группа - Мария, Иосиф и младенец, - объединенная в кубический блок, который кажется нам высеченным из камня? И почему за этими лицами, которые церковью почитались священными, - какие-то нагие фигуры, беспечные и живущие здесь собственной жизнью?

Но очень скоро эти вопросы рассеиваются сами собой, и вы понимаете, что они излишни. Вы понимаете, что в этом блоке, в этой группе фигур, - как бы вечное движение и в то же время вечная спайка, от чего сложность композиции становится закономерной. Вы понимаете, что Микеланджело не нужны полутона, не нужны недоговоренность и тайна, ибо своими фигурами, кистью запечатленными (но кажется нам, отбойным молотом и резцом извлеченными из хаоса мироздания), он создает вечные образы каких-то неведомых дотоле титанов. Ведь эта дева и впрямь может выдержать мир на своих плечах. А нагие юноши на заднем плане, возможно, и имеют символическое значение - это всего лишь фон, который так полюбился Микеланджело, ибо он утверждал, что только человеческая фигура достойна изображения в искусстве.

«Мадонна Дони» Микеланджело и «Св. Анна» Леонардо да Винчи… Параллель очевидна. И очевидна общая цель: сконцентрировать до максимума силу движения, обуздать энергию, чтобы обратить их в незыблемый монолит.

У Леонардо цель достигается в гармонии, примиряющей все противоречия, гармонией, как бы осуществляемой самой природой. У Микеланджело - сконцентрированная сила, и все - борьба, в которой, под резцом ли его или под его кистью, рождаются люди более прекрасные, более могущественные и более дерзновенные, - люди-герои. Взгляните на эту деву, на этого старца, восседающего за ней, и на этого ребенка. Что их соединяет навечно? Гигантское напряжение и динамизм в каждом их мускуле, суставе, в каждом жесте, в каждом порыве, физическом и духовном.

* * *

Как и Леонардо, Микеланджело не завершил работы по росписи зала Совета пятисот во славу флорентийских побед: папа Юлий II затребовал его к себе в Рим.

В отличие от Леонардо Микеланджело собирался изобразить на стене дворца Синьории не сцену боя, а купающихся солдат, которые, услышав тревогу, спешат выбраться из воды и облачиться в доспехи, чтобы отразить неприятеля.

Как и картон Леонардо «Битва при Ангиари», картон Микеланджело «Битва при Кашине» утрачен для потомства. Восемнадцать обнаженных фигур в самых разнообразных позах, движениях, ракурсах изобразил на нем Микеланджело. Вазари свидетельствует, что «то было скорее творение божественное, чем человеческое». Мы можем судить о нем только по более или менее добросовестным копиям