предметом по голове, однако в том же отчете указано на наличие у нее синяков на шее. Отчет гласит: «На кожном покрове шеи присутствуют четыре кровоподтека, а также еще пять царапин от ногтей на руках. Задним числом невозможно установить точное время нанесения данных травм, однако разумно предположить, что не ранее чем за сорок восемь часов до ее смерти шея покойной была сдавлена напоминающим удушение способом». Итак, мой вопрос к вам таков, мистер Шют: вы душили ее?

– Без комментариев.

– Так вы узнали, что ее душили? Потому что сами это сделали?

– Без комментариев.

– Это выше ваших сил?

Когда он произносит эти слова, на меня волной накатывают воспоминания. Эта фраза из фильма, который мы вместе смотрели в кино, – «Опасные связи». Джон Малкович постоянно ее твердил. Не помню зачем, но помню, что твердил, отчего девушка каждый раз рыдала все сильнее. Ума не приложу, как рассказать им об этом так, чтобы они поняли.

– Без комментариев.

– Ладно. Нас сейчас волнует другое – дела ваши плохи. По вашему собственному признанию, вы находились в ее доме. Мы верим, что она, скорее всего, сама пригласила вас, потому что нет следов взлома. По вашему собственному признанию, вы видели, как ее душили. А ее действительно душили. Вы последний, кто видел ее живой, и первый, кто увидел мертвой. Таким образом, если исключить, что кто-то еще пробрался в дом, пока вы были там, убил ее у вас на глазах и ушел, починив предварительно взломанную им дверь, мы видим лишь один вариант того, как произошло это убийство. Убийца – вы.

Выхода нет.

– Без комментариев.

– Вы любили ее. Вы писали ей письма, где говорили, что никогда не отпустите.

Джен прерывает его, в возмущении всплеснув руками:

– Нет там такого! Он говорит, что не может ее отпустить. И, как вы уже установили, письмо он не отправил.

– Ладно, тогда вы не можете ее отпустить. И еще, деньги, которые вы сняли наличными с ее счета. Мы полагаем, вы использовали эти деньги, чтобы исчезнуть после убийства. А они и правда помогли вам исчезнуть на очень долгое время, не так ли?

– У вас есть доказательства, что он воспользовался этими деньгами? – кипит Джен.

– Вот вы и скажите нам, мистер Шют. Вы воспользовались деньгами? Или они лежат в сохранности в каком-нибудь ящике, собирая пыль?

Мы переглядываемся с Джен, но быстро отводим глаза, пока никто не заметил. Перевожу взгляд на Блэйк. Она заметила.

– Без комментариев, – заявляю я.

– Скажите нам, если мы ошибаемся. Если убийца – кто-то другой, скажите, кто это. Как он пробрался в дом. Это ваш шанс изложить свою версию событий.

Я не знаю, как лучше поступить. Допрос провален. Каждый раз, когда я что-то говорю, становится лишь хуже. Но каждый раз, когда я отвечаю «без комментариев», я знаю: услышав это, присяжные посчитают, что я виновен, поскольку у меня нет ответов.

– Ладно, мистер Шют. Пока мы не завершили допрос – есть у вас еще что сказать нам?

– Нет. Только. Я не убивал ее. Я этого не делал, – выпаливаю я в отчаянии.

– Тогда расскажите нам, что вы знаете. Помогите поймать убийцу. Вы же хотели бы помочь поймать человека, который это совершил?

– Да.

– Так давайте, потому что в данный момент у нас нет причин обвинять в этом вас. И у меня нет причин рекомендовать освободить вас под залог, учитывая, как мало вы нам поведали.

Джен подпрыгивает со своего места.

– Офицер Конвэй, это некорректно, и вы об этом знаете. Предлагать поощрение за ответы на допросе – нарушение Закона о полиции и доказательствах. – Она наклоняется вперед и тычет пальцем в Конвэя.

От такой ярости в ее словах у меня глаза лезут на лоб.

– Стойте. Не кипятитесь, вы знаете, здесь не подразумевалось никакое поощрение… – бледнея, бормочет он.

Тут встревает Блэйк:

– Детектив-инспектор Конвэй хочет сказать, что у вас есть право отвечать «без комментариев». Ваше неотъемлемое право. И совершенно точно никто на вас не давит, чтобы заставить отвечать на вопросы. Однако это ваш шанс. Он прав, мы не можем рекомендовать освободить вас под залог. Улики существенны, Ксандер. Правда существенны. А защищаясь таким образом, вы нам не помогаете. Покажите нам, в чем мы неправы, и мы, возможно, даже не станем предъявлять вам обвинение. Но, исходя из того, что вы нам пока сообщили, вас обвинят в убийстве.

Джен подталкивает меня локтем, и, обернувшись, я вижу, как она уверенно качает головой.

Смотрю на Блэйк; хоть я и знаю, она мне не друг, чувствую, что она пытается дать мне шанс. Я не знаю, смогу ли выжить в стенах тюрьмы, если даже стены прекрасного дома Себа для меня будут словно тюрьма. Делаю вдох и пытаюсь замедлить мысли в голове.

– Без комментариев, – отвечаю я.

Глава тридцать восьмая

Четверг

Они предъявили мне обвинение в убийстве. Джен ушла. И вот я сижу в полицейской камере, зная лишь то, что завтра, в пятницу, в Королевском суде района Саутуорк состоится срочное слушание по моему залогу.

Я здесь лишь несколько часов, но камера уже сжимает меня со всех сторон. Если сидеть слишком долго, стены начинают вибрировать, из лампочек или еще откуда-то доносится жужжание, от которого нигде не скрыться. Оно вгрызается глубоко под кожу, в плоть, и каждые пару секунд я должен вставать, чтобы стряхнуть его с себя. Слава богу, есть и другие звуки. Слышу мужские и женские голоса, их шутливость прорезает мрак, в котором я сейчас оказался. Убийство.

При оформлении мне дали заполнить форму, в которой спрашивалось, нет ли у меня позывов к самоубийству. «Конечно, есть. К тому же я крайне подвержен клаустрофобии», – написал я. А теперь, оглядываясь назад, не понимаю, зачем я это сделал. По-идиотски рассудил, будто меня пожалеют и пересмотрят решение о залоге. Скажут, мол, у него клаустрофобия, поэтому его нельзя здесь держать. Давайте отпустим этого убийцу восвояси.

Мне приносят еду в пластиковом контейнере. Ем, хоть и не голоден, потому что я всегда ем, когда появляется еда. Я ем столько, сколько могу, а сухую еду рассовываю по карманам. Еда горячая и пахнет пластмассой, как кукурузные палочки с сыром.

* * *

Вижу нас с Рори: мы пробирались сквозь какие-то заросли кустарника, в руках по пакету кукурузных палочек с сыром. Помню, было солнечно, хотя все утро напролет лил дождь. Мы медленно шли через парк, прокладывая путь сквозь высокую траву. Я – впереди, бодро утаптывал влажные стебли. Как тот исследователь, что торит дорожку