— Простите. — Снял кепку, провел ладонью по жаркому темени. — Мне кажется, жара меня доконала.

Артемов кивнул.

— Спасибо, — отозвался Зайцев.

Под дождем артемовской любезности морда Дашки‑курвы сперва стала лицом, а затем оно будто помолодело.

— Так котлеты будете или бефстроганов? — напомнил Артемов.

— Берите котлеты, — сказала Дашка. — Бефстроганов — одни жилы.

Зайцев ощутил легкую панику. Он бы лучше отнес ужин Зое. Но как?

Артемов оценил его отсутствующий взгляд.

— Дилемма товарищу не по плечу. Мы сделаем выбор за него. Котлетам и быть.

Котлеты в карманах? Макароны в кепке?

— Что вы заметались? — поинтересовался наблюдательный Артемов. Он облокотился на оцинкованный стол раздачи, будто это была буфетная стойка в петербургском Офицерском собрании. — Вы как‑то оглаживаете себя по карманам. Обронили что?

— Н‑нет, — растерялся Зайцев. — Я по правде голоден не очень.

— Не очень? — поднял бровь Артемов.

— Но точно проголодаюсь. Чуть позже.

Артемов выдержал паузу. Но как воспитанный человек предпочел знать о собеседнике не больше, чем тот желает рассказать сам, и крикнул в сторону кухни:

— Даша, любезная. А сухим пайком можно? Товарищу навынос.

— Можно и сухим, — прогудело из остывающих недр кухни.

Артемов кивнул Зайцеву.

— А мы сядем. Посидим. Покурим. Если дамы не возражают?

— Курите, — голубиным голосом прогулила Дашка. — Только не убрано ведь.

— Это ничего.

— Я вам хоть чаю принесу! — крикнула она.

— Это было бы чудесно, — одобрил Артемов.

Та порозовела.

Когда они отошли, Зайцев напомнил ему их давнишний разговор.

Артемов шаркнул стулом.

— Я такое говорил? — вполне искренне удивился он. — Соблазны большого города? Не помню.

— Но что‑то вы под этим имели в виду?

— Да ерунду, вероятно, какую‑то. Молодые люди. У них — у вас — совсем другой аппетит к жизни. Вам всего нужно много. Не только еды. Вот и все, что я имел в виду, думаю. Потому что, повторю, не помню, чтобы я это говорил. Но мог, мог. Это у нас, стариков, все выгорело, отшумело. Отговорила роща золотая. А молодые до всего жадны. Вот и все, что я, наверное, имел в виду. Да. Вот и все.

Дашка‑курва брякнула перед ними два судка и как‑то особенно любовно обмахнула их своим фартуком.

— Только судки верните. Казенные.

На Зайцева она и не глядела. Он был никто.

— Что я помню, — подхватил снова разговор Артемов, — так это то, что мы говорили о лошадях. Это я помню.

Зайцев придвинул судки, покрывшиеся теплой испариной.

Артемов вынул портсигар. Выщелкнул из него папиросу. Положил портсигар на стол. Закурил. Выложил пепельницу.

— Чай скоро, — сообщила Дашка. Артемов ей кивнул за клубами дыма.

Зайцев понял, что не первый раз Артемов сидит вот так в пустой столовой. После ужина. Когда столы уже без скатертей, а на некоторых уже стоят, задрав ножки вверх, опрокинутые стулья — ждут поломойку.

Дашка словно мимоходом поставила стаканы с чаем — оба перед Артемовым. Зайцев по‑прежнему был никто.

Артемов зажал папиросу зубами, один стакан подвинул к себе, другой — через стол — Зайцеву. От чая шел парок. Жидкость казалась слегка маслянистой на вид: заварки Дашка не пожалела, сахара тоже.

И не в первый раз Дашка ставит перед ним чай в подстаканнике. Пустая столовая напоминала храм. Это был ритуал. Ритуал, который Дашка оправляла с важностью жрицы. Артемов был ее божеством.

Зайцев не судил их, не осуждал. Он, в сущности, одобрял все, что придавало чьей‑то жизни смысл.

— Мы говорили о лошадях? — Зайцев отпил чай. — Хм. А вот этого не помню я.

— Говорили, говорили. У Якова Петровича Бутовича множество недоброжелателей — с давних пор. Даже и прямо — врагов… Между прочим, в той истории с Николаевым… А впрочем, пес с ним, паршивый человечишка Бутович. Но знаток. Знаток. Это не отнять.

«Николаев», — удивился Зайцев. Здешний сапожник — тоже Николаев. Впрочем, фамилия распространенная.

От судков, стоявших на столе у самого его локтя, предательски пахло; живот у Зайцева сводило. Он глотнул чай, приятно обжегший горло.

— А что же Бутович здесь делает?

— В ККУКСе?

— Да.

— То же, что делал в армии раньше. До всего. — «До революции», — перевел Зайцев. — Закупает лошадей.

Зайцев уловил, что голос Артемова на последней фразе скептически дрогнул. Возможно, это еще не дверь. А только щель. Зайцев быстро поставил в нее ногу.

— Как это? У ККУКСа кончились лошади?

— Товарищ Бутович восстанавливает свой завод, — неожиданно сухо ответил Артемов. — Поэтому ККУКС меняет свой конный состав, как выражается здесь один… А впрочем, пес и с ним.

Слово «завод» для Зайцева означало одно.

— На колбасу? — не без ужаса переспросил он. Желудок снова заурчал.

Артемов испустил смешок, похожий на звук треснувшей под сапогом ветки.

— Конный завод. Не служить, а размножаться. Поднимать породу. Чистить русскую рысистую кровь от американских примесей. А курсантам, мол, и казачьи лошади — донские — сгодятся. Они, мол, резвее рысаков. Негодяй. Он был бы негодяй безвредный. Да только, к сожалению, сумел убедить и перетащить на свою сторону некоторых высокопоставленных товарищей, сначала в Наркомате сельского хозяйства, а потом дошел и до самого…

Артемов умолк.

Зайцев не успел спросить: кого? Артемова понесло:

— Роббишня! Смешайте русскую орловскую лошадь с американской. Вот вам и будет резвость! Что в этом плохого? Слово «метис»? Орловская порода изначально является смесью — причем молодой! — из нескольких других, старинных. Или что метисы якобы не блещут линиями? Вам важен экстерьер, товарищ Зайцев?

Зайцев посмотрел на дно стакана.

— Я думаю, что будущее за автомобилями.

— Бред имени товарища Тухачевского, — быстро и убежденно ответил Артемов. — Только не в кавалерии. Вы слыхали про Умного Ганса?

— Ганса? Иностранный специалист?

Артемов то ли вздохнул, то ли просто выпустил вниз сизый клык дыма.

— Я забываю, как вы молоды.

— Ладно, вы из меня молокососа тоже не изображайте.

— Не в количестве лет дело. — Артемов стряхнул пепел, покачал головой. — Боже мой, как изменилась русская жизнь. Вы — моложе меня не на годы. На целую вечность.