Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Охваченная ужасом, она испустила дрожащий смешок.
— Вы сумасшедший! Я не стану этого делать. С какой стати? Я воровала только для того, чтобы помочь Эдварду, вам же не нужна никакая помощь.
Кирби наклонил голову; изгиб его губ говорил о том, что он наслаждается ее отчаянием — наслаждается возможностью над ней измываться.
— Но факт в том, что вы воровали, милочка моя. Что же до того, почему вы будете и дальше воровать для меня, так это очень просто. — Голос его стал жестче. — Вы будете делать то, что я скажу! Будете снабжать меня отборными вещицами из богатых домов, куда вы вхожи, потому что если вы не будете удовлетворять меня, я устрою так, что правда выйдет наружу — о, не мое участие в ней, но ваше обязательно, — а это вызовет скандал необычайнейший. Вы на всю жизнь будете изгнаны из светского общества, но больше того — на всю семью Эшфордов будут смотреть косо.
Он подождал, пока она все хорошенько усвоит, и улыб нулся:
— Право, свет никогда не выказывал сочувствия к тем, кто сам невинен, но вводит вора в самую его сердцевину.
Девушка стояла такая бледная, такая неподвижная, словно начинающийся ветерок мог сдуть ее с ног. Он уже растрепал ее каштановые волосы, и они легли ей на плечи спутанными локонами.
— Я не могу… — Она задохнулась и попятилась. Невозмутимый и неподвижный, Кирби смотрел на нее, и его лицо, его взгляд были тверды как гранит.
— Еще как сможете. — Он говорил с решимостью, не допускающей возражений. — Встретимся на Коннот-сквер в то же время, что и раньше, в то утро, когда вы вернетесь в Лондон. — И, — он улыбнулся, показав все свои зубы, — принесите с собой по меньшей мере две вещицы.
С глазами круглыми, как блюдца, она двигала головой из стороны в сторону, желая отказаться и при этом зная, что попалась. Тогда она всхлипнула и побежала от него.
Кирби стоял в тени и смотрел, как она бежит и плащ раздувается за ее спиной. Его губы выгнулись, выражая истинное удовольствие; когда она скрылась за углом дома, он повернулся и исчез за деревьями.
Девушка бросилась за угол дома, слезы текли по ее щекам. Дура, дура, дура! Она остановилась дрожа, закуталась в плащ, надела капюшон и, низко опустив голову, попыталась успокоиться. Попыталась сказать себе, что этого не может быть, что ее добрые намерения — рожденные самыми чистейшими побуждениями — не могли обернуться преступлением. Не могли привести к такому. Но слова продолжали звучать у нее в голове; сдавленно рыдая, она подняла голову. Она должна была войти в дом — кто-нибудь мог ее увидеть. Волоча ноги, она заставила себя идти дальше, к боковой двери, туда, под защиту дома.
Высоко над ней старая няня стояла у мансардного окна, хмуро глядя на пустую лужайку. Няня не спала уже много часов; у хозяйки была одна из ее обычных трудных ночей, и она недавно заснула. И няня только сейчас вошла в свою комнату; свет ей не был нужен, она начала раздеваться, но тут какое-то движение снаружи — слишком быстрое, чтобы быть игрой теней, — привлекло ее внимание и заставило подойти к окну.
И вот она стояла, размышляя о том, что видела. Девушка бежит, явно огорченная. Мгновение — и она застыла на месте, потом двинулась дальше.
С девушкой что-то стряслось.
Каштановые волосы, очень густые, закрывающие ее плечи. Тонкое телосложение, средний рост. Молодая, определенно молодая.
И такая беспомощная.
Няня прожила слишком долго, чтобы не знать, что к чему; в этой истории непременно как-то участвует мужчина. Сжав губы, она мысленно велела себе рассказать — в нужный мо мент — о том, что видела. Ее благородная хозяйка знает эту девушку, она была уверена. Может, что-то удастся сделать.
Приняв такое решение, няня наконец разделась, легла в кровать и крепко уснула.
Люк проснулся, ощутив на себе женскую руку. Она скользнула по его груди, словно радуясь обладанию, потом скользнула ниже, по его ребрам, потом еще ниже, к бедрам. Там эта рука-путешественница остановилась, найдя то, что искала.
— Хм… — Он пошевелился, ощутив теплую тяжесть ее тела у себя на бедрах. Она изучала его, и он вдруг разом пришел в себя и понял, кто такая эта «она».
Ему удалось удержаться и не открыть глаза; во рту у него пересохло — он не был уверен, что ему удастся справиться с тем, что мог увидеть. Он старался сохранить на лице расслабленное выражение, хотя и сомневался, что она смотрит на его лицо. Еще труднее было сдерживать дыхание, особенно когда она принялась его ласкать.
И вдруг она его оставила. Но вскоре руки ее оказались у него на груди, а сама она легла на него.
Тут уж ему пришлось, чуть-чуть приоткрыв глаза, посмотреть сквозь ресницы. Она наблюдала, ждала — синие глаза цвета летнего неба, теплые, большие, устремленные на его глаза. Она улыбнулась.
И тело его напряглось. Хотя после сумасшедшего пыла минувшей ночи разумнее было бы выказать немного нежности. Но он решил держать себя в руках.
В ее глазах появилось понимание, которого, он был уверен, только что там не было. Когда ее веки опустились, а взгляд упал на его губы, ему показалось, что сейчас она скажет, что видит его насквозь, и потребует, чтобы теперь он плясал под ее дудку.
Она тихонько замурлыкала и прижалась к нему губами.
Поцелуем мягким, льнущим, призывным.
— Еще…
Она прошептала это слово ему в губы, потом снова вобрала их, провела по ним языком, осторожно вошла, когда он раскрыл их, языком, а когда он ответил на ласку, с готовностью раскрыла рот.
— Существует больше, гораздо больше, и ты все это знаешь, — шепнула она.
Ее груди, теплые женственные выпуклости, прижимались к его торсу. Его руки инстинктивно поднялись, чтобы проследить длинную линию ее спины.
— Я хочу, чтобы ты научил меня. — Она напоследок куснула его за нижнюю губу и отодвинулась.
Голова у него пошла кругом; та, другая часть его, которую она уже соблазнила, устроившаяся между ее бедер, немилосердно пульсировала.
Он прищурился, оцепенело глядя в эти широкие страстные глаза сирены.
— Ты хочешь, чтобы я научил тебя всему?
Голос у него был какой-то чужой, хриплый от страсти, которую она очень бурно вызвала к жизни.
— Я хочу, чтобы ты научил меня, — она смело встретила его взгляд, — всему, что знаешь сам.
Следующих пятидесяти лет, наверное, хватит, если учесть, что каждый раз он обнаруживает в ней то, чего не знал раньше.
Она, кажется, приняла его ошеломленное молчание за согласие; ее ресницы опустились. Невероятно женственная улыбка выгнула ее губы.
— Ты можешь научить меня чему-нибудь теперь же.
Предложение было таким шокирующе откровенным, что у него дух захватило. Ему страшно захотелось ответить немедленно.
Она подняла ресницы, встретилась с ним взглядом.