Начинать сеанс с Жуковского ему было легче, чем, например, с Гая. О чем он мог его спросить: что вы почувствовали, узнав, что ваша жена – убийца? Как вы к этому относитесь?

– Она виновата, – буркнул Жуковский.

– Почему? В чем?

– В том, что она стерва. Редкая стерва. Знаете, – Жуковский обвел взглядом своих слушателей, – я женился на стерве, сам такую выбрал. И они очень подходят друг другу – моя стерва и мой известный всей стране братец.

– А ваш брат что, артист? – спросил Ермаков.

– Его брат Алексей Жуковский, – сказал Деметриос. – Тот самый, да-да.

– Политик, что ли? Ну и ну, – Ермаков усмехнулся. – Не отказался бы я от такого родственника.

Жуковский встал. Подошел к окну. У него был такой вид, что он вот-вот сорвется. Деметриос заметил это, заметил он и взгляд, которым наградил Жуковского Гай – странный взгляд, как будто оценивающий.

– А я тут на днях снова листал нашу чудную повесть – «Судьбу барабанщика», – словно и некстати заметил Деметриос. Фраза повисла в воздухе. – И знаете пришел к какому выводу? Это рассказ не столько о судьбе ребенка, сколько о подвиге, о жажде подвига. Если отбросить всю идеологию, всю трескотню… Это почти что античная трагедия. В детстве вам ведь хотелось совершить что-то этакое, героическое…

– А кому этого не хочется в детстве, – за Жуковского ответил Ермаков.

– Там, на той даче, в старом саду, где вы прятались мальчишкой, где вам казалось, что вас никто не найдет, никто не побеспокоит… вы мечтали, признайтесь, вы ведь мечтали, что вот совершите что-то такое героическое, как ваш барабанщик, и тогда все – и ваши родители, и ваши одноклассники и учителя поймут, что вы не только ни в чем не уступаете брату, но и превосходите его в храбрости, в силе. О чем еще мечтают мальчишки, как не о превосходстве? А оружие, тот пистолет… о котором вы в прошлый раз так эмоционально говорили, он являлся для вас неким символом, фетишем этого превосходства…

– «Браунинг», – сказал Жуковский не оборачиваясь.

– Что?

– Пистолет «браунинг».

– Это для вас существенно? Скажите, Владимир, а своему брату тогда, в детстве вы говорили об этой своей заветной мечте?

– О какой еще мечте?

– Совершить подвиг – ну не знаю, спасти кого-то на пожаре, вытащить тонущего из воды, поймать, наконец, шпиона, как ваш герой-барабанщик. О чем еще мечтают в десять лет? Чтобы вырасти в глазах всех до небес и наконец сравняться с тем, кто является эталоном, кого всегда хвалят, с тем, кому завидуешь до слез, одновременно ненавидя и обожая?

– Мне давно уже не десять. Мне сорок два года. И мне нет нужды что-то кому-то говорить, потому что сейчас говорят за меня – доносят, перетолковывают, шепчутся за моей спиной, обсуждая мои поступки, мое поведение. Моя жена… когда она была тут, у вас, она ведь спрашивала – нормален ли я? – Жуковский подошел к сидящему в кресле Деметриосу. – Ей не терпится услышать официальное подтверждение того, что я псих, потому что у нее сразу будут развязаны руки и совесть мучить перестанет.

– Ха, моя жена тоже считала, что я… ну не то чтобы полный псих, но близко… Это она ведь настояла, чтобы я сюда ходил, – хмыкнул Гай. – А знаете, какую штуку она тут отколола? Скажу – не поверите. Убила!

Жуковский вздрогнул.

– Я встречался с одной, а она нас выследила. Дождалась девчонку мою в подъезде и… Не верите? Я вчера в милиции был, там мне сказали. Мою жену поймали, когда она Надьку пыталась прикончить. Надька у меня работает секретарем, бумажки подшивает, счета… Я с ней ни разу никогда. И мыслей даже таких не имел, она не в моем вкусе. А жена и ее приревновала… Пыталась убить. Что смотрите? Не верите? Ты вот что уставился? – Гай резко обернулся к Ермакову. – Думаешь, не знаю? Мне следователь сказал, скрывать не стал, кому я всем этим дерьмом обязан… Только как ты там, на Узловой, оказался, интересно? Я ведь сюда сегодня не к вам, Игорь Юрьевич, приехал, я вот на него – героя хотел взглянуть.

Он поднялся. Встал и Ермаков.

– Вы сказали – Узловая? Это случайно не по Киевскому шоссе? – тревожно спросил Жуковский.

– По Киевскому, – ответил Ермаков.

– Дача, где я жил… она как раз там и была. Мать после смерти отца ее продала. Надо же… Я там пацаном каждую тропку знал. Мы там с Алешкой… – Жуковский запнулся. – Ваша жена, Гай… раз ревновала, раз на такое пошла из-за вас, значит… вы не безразличны ей. А моя… она же только и ждет, чтобы я сдох или с собой покончил. Тогда руки у нее будут развязаны. И она уйдет к нему, женит его на себе. Братца женит… Просто развестись – неудобно – слухи, пресса, его карьера, номенклатурный прессинг, а вот если я сдохну и она станет вдовой, то…

– Вы городите чушь, – резко оборвал его Деметриос.

– Это вы городите чушь, доктор. Уши у нас опухли от всей этой вашей зауми. А я… мне не надо объяснять. Я и так вижу. Я знаю! Она думает только о нем. Она вообще изменилась до неузнаваемости. Мобильник свой от меня прячет, чтобы я не понял, что он ей звонил… Да вы ее лица не видели. Все можно понять по лицу… Она вам сказала, что мы поссорились? А это была не ссора. Я привез ее к нему. Сам привез, отдал. А она домой вернулась. Потому что так – вот так – это им не подходит. Ему ТАК жениться не к лицу. А вот если бы я сдох, то… То все для них отлично бы устроилось. Только они ошибаются, крупно ошибаются, я подыхать пока не собираюсь. Скорее уж… – Жуковский неожиданно истерически всхлипнул, – скорее уж кто-то другой в ящик сыграет.

– Успокойтесь, выпейте воды, – Деметриос протянул ему стакан с минералкой. – Вы не правы, заблуждаетесь, но сейчас мы не будем об этом говорить, вам надо успокоиться. Нам всем надо успокоиться. И вам, Гай… Мне жаль, что в вашей семье такая беда, но что поделаешь, нужно с этим жить, нужно бороться. Для начала наймите для вашей жены хорошего адвоката. Да, сегодня, видимо, не самый лучший день для сеанса. И поэтому мы сейчас закончим. Я вас только очень прошу об одном. Я бы не хотел, чтобы вы прерывали курс. Мы с вами прошли уже половину пути и кое-что важное прояснили для самих себя, хотя не обошлось и без потерь…

Жуковский из кабинета прошел в туалет. И долго не выходил оттуда. В туалете хлестала из крана вода. Ираида Викторовна чутко прислушивалась к ее шуму. Когда Гай и Ермаков покинули приемную, она шепотом спросила у Деметриоса: скопировать ли ей запись сеанса (как всегда, сеанс записывался на диктофон).

Жуковский покинул офис последним. Деметриос наблюдал из окна, как он садится в свой «Фольксваген».

«Фольксваген» тронулся с места, медленно двинулся по Калашному переулку вниз, в направлении Нового Арбата, и на перекрестке внезапно остановился, замер. Как будто в баке разом кончился бензин или же у его водителя случился сердечный припадок. Но это было ни то и ни другое. Причина остановки была поистине НЕВЕРОЯТНОЙ.

Владимир Жуковский плюхнулся на сиденье «Фольксвагена», включил зажигание. Машина лениво поползла по переулку. На сиденье рядом лежал плащ и портфель. И что-то еще там было.