Там были еще какие-то слова… она не помнит… Кажется, что-то про пальцы красотки Аннет, запутавшиеся в шелковистых прядях, про губы аббата, что умели сладко говорить, но еще слаще – целовать. То – в песенке. Вздорной площадной песенке. Которая совсем не кажется вздорной сейчас, когда ее собственные пальцы запутались в волосах Андре.

«Сладкая речь, огневой поцелуй… что же там было дальше?..»

Тело в самый неподходящий момент ни с того ни с сего попыталось напрячься. По привычке, как это и бывало всякий раз, когда Лонгвиль приходил к жене в спальню. Тогда было больно, страшно и стыдно; мышцы почти тотчас сжимались и не давали чему-то чужеродному как следует проникнуть внутрь ее тела. К счастью, герцогу почти всегда хватало и полминуты пыхтения над ней, чтобы хрипло вскрикнуть и дернуться в экстазе. Эмоции супруги его мало волновали: жена должна не наслаждаться близостью, а рожать детей. О чем он ей постоянно твердил.

Но сейчас чуткие руки мигом почувствовали ее невольный страх, сделали все, чтобы она уже ничего не боялась…

…Она тихо смеялась, пытаясь увернуться от губ Андре. Не удавалось. Он, разумеется, целовал маленькую герцогиню куда хотел.

– Можно я скажу все, что думаю о вашем так называемом муже, сударыня? – прошептал он ей на ушко, когда им надоело дурачиться, и оба повалились на подушки отдыхать.

– Так называемом? – Анна-Женевьева улыбнулась. – Давайте я угадаю. Вы хотели сказать, что Лонгвиль – дурак, который за девять месяцев супружества так и не лишил свою жену невинности, да? Ах, он не смог. Я и понятия не имела, что такое должно происходить между мужчиной и женщиной. Именно то, что было между нами, а не то, что было у нас с ним… – Она приподнялась на локте, и лицо мадам де Лонгвиль неожиданно посерьезнело. – А я хочу сказать, что теперь даже благодарна ему. За то, что могу быть с тобой и ничего не бояться. Даже если… словом, если мы будем слишком беспечны, герцог в своем тщеславии никогда не допустит и мысли о том, что я жду ребенка не от него. И еще я хочу поблагодарить Бога – опять-таки за дурака Лонгвиля. За то, что его нелюбовь позволила мне сберечь то, что обычно стараются отдать любимому.

Андре крепко обнял ее и прижал к себе.

– Любимому. Господи, как же прекрасно это звучит. Но я боюсь, Анна. Боюсь, что нам не дадут быть вместе.

Она молчала. Сейчас, в этой келье, герцогиня начинала понимать, что это такое – быть собой. Чувствовать то, что хочешь. Делать то, что пожелаешь. Быть любимой. Любить. И она ни за что и никогда это никому не отдаст.

Она поняла, что делать, словно бы ее ослепила мгновенная вспышка. В следующий миг Анна прошептала Андре:

– Не беспокойся. Выход есть.

От предутреннего холода по телу бегали мурашки.

– Сегодня не приходи… Мне нужно будет уехать. Но я вернусь не позже, чем послезавтра. Я пришлю записку через Блеза или Фабьена.

– Удивительно, как де Ру на все это согласился.

– Он предан мне. Даже излишне предан.

– Вы становитесь циничной, моя дорогая.

Нежные руки жарким кольцом сомкнулись вокруг шеи аббата. Ни следа от той Анны-Женевьевы, что вчера покидала Беруар.

– Мне еще слишком мало лет для того, чтобы по-настоящему быть циничной. Вот Элиза… Да и вам… Вы так молоды… Вам же нет тридцати, Андре?

– Тридцать восемь, – совершенно спокойным тоном произнес господин де Линь.

– Сколько? – невольно переспросила Анна, не веря своим ушам.

– Тридцать восемь. В июне будет тридцать девять. Кажется, пора и мне кое-что открыть тебе. Много лет назад я бросил семинарию… словом, обычная юношеская дурость, но мне казалось, что я поступаю правильно… Я десять лет служил в королевской гвардии. Больше деваться было совершенно некуда: из семинарии я ушел со страшным скандалом, подравшись со своим куратором.

Анна хихикнула.

– О, это был очень гнусный человек, поверь мне! Но сан мне принять не дали, поскольку нашу ссору наблюдали многие… Я ушел, хлопнув дверью, и заявил, что больше не вернусь. Дальний родственник подсказал мне, что есть шанс устроиться в гвардейский полк. Я использовал этот шанс и стал солдатом. Ты наверняка слышала, что те, кто служил королю, открыто враждовали с теми, кто был верен Ришелье. Я не был исключением. Мы дрались каждый день, невзирая на эдикты, мы задирали друг друга с наслаждением, считая, что поступаем правильно. И в один прекрасный день я оказался вовлеченным в некий заговор против кардинала. Тут уже мало было мастерски орудовать шпагой и мушкетом, нужно было хорошо соображать и обладать известной ловкостью. Не сказать, чтобы я был очень ловким, однако мне хватило здравого смысла на то, чтобы вовремя смыться в безопасное место, а не пойти на плаху. Пришлось уехать сначала во Фландрию, а затем – в Испанию. Я рассказываю тебе об этом лишь потому, что мои слова теперь никому не навредят. Ришелье нет в живых, а я достаточно наказан за свою глупость и самоуверенность…

– О, но теперь ты вернулся. Как хорошо, что ты вернулся!

– Это еще не все, Анна. Я должен тебе объяснить… я встречался со многими женщинами…

– Да, я знаю.

– Элиза просветила? – усмехнулся Андре. – Что ж… Возможно, она не сказала тебе самого главного. Лишь однажды я любил по-настоящему. Ее звали Мари де Шеврез.

– Герцогиня де Шеврез, ближайшая подруга королевы?!

– Да. Конечно, она была старше меня. Я тогда был неопытным щенком. Я любил ее со всем молодым пылом, на который был способен. Любил и позже, повзрослев. А затем я не вынес череды ее предательств. То, что я тебе сейчас скажу, – одна из причин, почему мне пришлось покинуть Францию. Как и госпоже де Шеврез… – Андре сглотнул. – Она вовлекла меня в заговор. Заговор, за которым последовало ее изгнание. Она заставляла меня передавать записки, устраивать ей встречи с различными людьми, и я, хоть и не одобрял этого, делал все, чего бы она ни попросила. Когда я понял, что она играет мной, словно кошка мышью, что она использует мою любовь в своих целях, я решил, что отомщу. Конечно, это не было местью; всего лишь отчаянным жестом человека, стремящегося получить то, что никогда не будет ему принадлежать. Я не верил, что у Мари нет ко мне любви, и думал, что, если разожгу пламя ревности в ней, она, наконец, взглянет на меня другими глазами. И я заводил интрижки, романы, стараясь, чтобы она узнала о них. Она узнавала – и ничего, и это заставляло меня действовать еще отчаяннее… Пока в какой-то миг я не протрезвел и не понял, что все бесполезно. Она плела заговоры не первый год. Она использовала мужчин как хотела. А потом, когда все открылось, она не сделала ни единой попытки защитить меня. Одно ее слово тогда еще могло меня спасти. Но Мари промолчала… Я не знаю, как это пережил. Любовь ушла, хотя даже теперь мне иногда бывает больно из-за того, что я был столь наивен, поступал столь опрометчиво, и в какой-то миг я уже сам не мог себя оправдать. Тогда я и ушел, покинул ее. Стал свободен. Поклялся не попадаться в подобные ловушки. Я думал, что никогда не полюблю больше. И тут появилась ты, – Андре нежно поцеловал Анну. – Я не хочу тебя отпускать. И я клянусь тебе, что прошлое остается в прошлом. Тебе незачем беспокоиться за это. Отныне и навек я принадлежу только тебе.