Вдруг объявилась Тамара. Вообще-то ее имя упоминалось и раньше. Я полагал, что она — одна из многих художниц, которым Фолькер покровительствует и которых подбадривает.

Я сразу понял: это она и есть. Незнакомая женщина выскользнула мне навстречу из спальни Фолькера. Гостья Фолькера — Тамара Рализ[285]— смутилась, поскольку не ожидала, что у кого-то есть второй ключ от квартиры. Она держала в руке мясистый лист агавы и спешила с ним на кухню:

— Это улучшает пищеварение.

— Да, — согласился я.

Волосы у нее блестящие и черные, кожа — очень белая. Более изящную женщину просто невозможно представить. В этом я сразу усмотрел связь с ее мини-скульптурами, которые уже долгое время украшали квартиру Фолькера. Тамара, чей возраст я не могу определить, создает нежные белые фигуры, которые стоят, прислонившись к массивному золотому шару, и держат в руках тонкий, словно нить, небесный луч. Эти почти нематериальные композиции на деревянных, покрытых лаком цоколях настолько хрупки, что их приходится накрывать стеклянными колпаками.

— Как его самочувствие? — спросил я.

Она была в туфлях с тонкими ремешками, на каблуках, но ноги касались пола совершенно бесшумно. Рукава темно-переливчатого платья отделаны вышивкой.

— Поспал немного. Я принесла ему суп.

Я прошел к пациенту, чье состояние, по мнению врачей, было вполне удовлетворительным, хотя сам он после облучения испытывал адские боли.

— Это Тамара. — Фолькер, приподнявшись в кровати, показал пальцем в сторону кухни.

— Я так и подумал.

Незнакомка вернулась в комнату, неся уже измельченное пустынное растение, и присела на край постели. Нас с ней представили друг другу.

— Так вот, Фолькер, — услышал я звонкий голос этого эльфоподобного существа, — ты будешь вставать каждый час и как минимум трижды обходить комнату по кругу. А в постели ты должен постоянно двигать ногами. Чтобы кровь не застаивалась. Я положила тебе на столик гомеопатические лекарства и записку — в каких дозах их принимать. Попробуй, когда будет настроение.

Фолькер притворно охнул, но, как мне показалось, в глубине души был доволен. Он тут же водрузил на нос очки, скрепленные проволокой.

Тамара взяла его веснушчатые руки в свои и посмотрела на него с улыбкой, но очень странно. Взгляд был одновременно успокаивающим и требовательным:

— Все наладится. Ты ведь в это веришь? Я верю. Я опять посоветуюсь с моей бабушкой: той, что живет в Нормандии; посмотрим, что она скажет. Она уже помогла очень многим людям. Мы подберем для тебя какие-нибудь особо эффективные средства.

Обихоженный кивнул.

Я стоял рядом с пустой суповой тарелкой и ревновал к Тамаре. Закипающая ревность — здесь и сейчас? В обращении создательницы небесного луча с больным ощущалась такая доверительность, на какую до сих пор мог претендовать только я. Тамара даже погладила Фолькера по лбу. Тут я вспомнил, что, если верить слухам, она состоит в счастливом браке с одним скульптором, что «в ней есть что-то от медиума» и вообще она — «существо совершенно необычное». Иногда она готова раскрыть всю душу даже чужим людям, если они наделены интуицией и им удается втянуть ее в разговор. С другой стороны, Фолькер рассказывал: «Присутствие посторонних настолько утомляет ее, что она, бывает, внезапно закроет глаза и может просидеть так минут пятнадцать. Но при этом улыбается. В тишине она осмысливает такое, мимо чего все мы проходим, не задумываясь. Поспрашивай ее о философии, об анатомии, о мать-и-мачехе. Она знает все».

Это-то меня и тревожило.

— Съешь банан, Фолькер? — Ее рука легла на его руку.

— Да, агава была горьковатой.

— Она стимулирует кишечник, не раздражая слизистую. Латиноамериканское домашнее средство.

Я старался держаться на заднем плане. Мне казалось, женщина уже в силу своей натуры излучает больше тепла, чем способен дать я. Тамара была в тот момент астральной матерью Фолькера.

— Вы с ним давно знакомы? — спросила она.

— Двадцать три года.

Зрачки ее от неожиданности расширились.

Я, значит, обладал сильной козырной картой. И, вроде, мог бы радоваться, что кто-то варит моему бедному другу суп и массирует ступни. Но по ее взгляду я понял, что все обстоит не так просто.

— На выходные мы едем в Аугсбург, смотреть модель «Афродиты» Маркуса Люперца.[286]Жуткая халтура! — прокаркал Фолькер. — Проект самого фонтана, сделанный Фрицем, гораздо изысканнее.

— Придется, — прошелестела она, — ждать решения городского совета.

— Совет решит то, что ему подскажут владельцы местных газет.

— Постарайся заснуть.

Что это был за год!

Тамара порхала по комнатам, готовя целительные эссенции, словно одна из созданных ею фигурок — по своему стеклянному обиталищу.

Фолькер, одетый в толстый пуловер (находить для него одежду было доверено мне), лежа в постели, воздевал указательный палец, когда Юрген Хабермас[287]по радио заклинал нас ни в коем случае не отказываться от «коммуникативного действия».

Выздоравливающий обнаружил на стене своей спальни влажное пятно и запаниковал, испугавшись, что из-за плесени подцепит еще какую-нибудь инфекцию. Мы как раз оттаскивали его кровать в комнату с видом на Петерскирхе (ту самую, которая служила заставкой телеканала), когда услышали глухой шум. Было четыре утра. В «Розовой гостиной», на первом этаже, накануне поменяли кондиционную установку. Теперь новый агрегат извергал пар под большим давлением, через мансардный этаж. О сне нечего было и думать, поскольку ухо невольно прислушивалось к шумовым колебаниям в воздушной шахте.

Тезис Фолькера — что обстоятельства любой жизни можно истолковать как результат сложной интриги — определенно не стоило сбрасывать со счетов.

Хочешь не хочешь, нам пришлось вызвать домовладелицу, давно мечтавшую избавиться от давнего жильца, чтобы подвергнуть мансарду санации и впредь сдавать ее как квартиру-люкс. Фрау Рундстеп, не по возрасту накрашенная, с видимым удовольствием переступила порог квартиры, входить в которую без согласия арендатора по закону не имела права. Я, как потенциальный свидетель, присутствовал при разговоре: