Филдинг стоял посреди кабинета совершенно неподвижно, простирая правую руку в сторону Смайли.

— Если уж говорить о предмете, который он изучает, то это слабости других людей. И он сам себя назначил блюстителем протокола или чем-то вроде мажордома в Карне. Если вы позволите себе прокатиться в мантии на велосипеде, своевременно не пришлете ответ на приглашение, неправильно рассадите своих гостей за столом или назовете коллегу «мистер», Д’Арси окажется тут как тут, чтобы осудить вас и объявить выговор.

— Тогда в чем же заключается реальная роль главного куратора? — спросил Смайли, просто чтобы не молчать.

— Он исполняет роль третейского судьи между преподавателями классических дисциплин и естественниками. Сверяет расписание занятий, проверяет результаты экзаменов. Но главное, в чем заключается задача бедолаги, — это примирять искусства с науками. — Он горестно помотал головой. — Но для такого дела требуется гораздо более тонкая натура, чем Д’Арси. Хотя кому какое дело, кто получит лишний час для занятий в пятницу? Всем плевать. И уж точно — нашим бедным мальчикам.

Филдинг говорил долго, велеречиво, перескакивая с темы на тему, порой описывая руками в воздухе широкие круги, когда ему не хватало смелости метафоры. Он то презрительно и ядовито отзывался о коллегах, то заводил речь об учениках, демонстрируя если не понимание, то хотя бы симпатию к ним, а потом вещал об искусстве то с подлинным жаром, то с наигранной грустью последнего и одинокого апостола Прекрасного.

— Карн — это не школа. Это интеллектуальный лепрозорий. Симптомы начинают проявляться уже вскоре после переезда сюда из университета. Начинается процесс постепенного расслоения мозга. Каждый день чье-то сознание умирает, дух атрофируется и загнивает. Мы наблюдаем, как это происходит с другими, надеясь, что такая же участь минует нас самих.

Он сделал паузу и выразительно посмотрел на свои руки.

— Что касается меня, то цикл завершился. Перед вами мертвая душа, а Карн лишь остается ее внешне живой оболочкой, внутри которой я еще обитаю.

Видимо, весьма довольный сделанным признанием, Филдинг раскинул длинные руки, чтобы широкие рукава мантии напоминали крылья гигантской летучей мыши.

— Вампир из Карна, — провозгласил он и склонился в поклоне. — Alcoholique et poet[21]! — И завершил представление громким хохотом.

Смайли вынужден был признать, что Филдинг весьма занятная личность. Фигура, голос, безудержный фривольный темперамент. И в целом — стиль актера большого кино. Его одновременно и привлекали, и отталкивали прихотливые и противоречивые чередования принимаемых Филдингом поз, ролей, которые он разыгрывал. Смайли даже задумался, не предполагается ли и его собственное участие в спектакле, но Филдинг, по всей видимости, был настолько ослеплен огнями рампы, что уже не различал перед собой аудитории. И чем дольше Смайли наблюдал, тем менее понятным становился ему образ, рисовавшийся перед ним: изменчивый, но бесплодный, смелый, но уклончивый, колоритный, непреклонный, но в то же время обманчивый и извращенный. Смайли уже жалел, что у него нет досье на Филдинга с набором реальных фактов его жизни — сведений о материальном положении, амбициях молодости и последовавших разочарованиях.

Его вывела из раздумий мисс Трубоди, объявившая о приходе Феликса Д’Арси.

Никаких свечей. На ужин только холодные закуски, которые, впрочем, отменно приготовила мисс Трубоди. Никакого кларета. Рейнвейн, графин с которым передавали друг другу как десертное вино. И пришлось-таки ждать, причем ждать долго, того момента, когда Филдинг впервые упомянул о Стелле Роуд.

До этого они должным образом беседовали об искусствах и науках. Смайли бы это наскучило очень скоро, поскольку он не получал интересовавшей его информации, если бы Филдинг не подкалывал Д’Арси по любому поводу в явном стремлении выставить коллегу в самом дурном свете. Суждения Д’Арси о людях и проблемах в значительной степени диктовались соображениями приличий (подобающий и неподобающий были его излюбленными определениями) и действительно почти женской склонностью злословить по поводу коллег. Спустя какое-то время Филдинг спросил, кто заменит Роуда на время отсутствия, на что Д’Арси ответил:

— Никто, — а потом добавил с несколько слащавой интонацией: — Эта трагедия повергла все наше сообщество в немыслимый шок.

— Чепуха! — возразил Филдинг. — Мальчишкам нравятся страшные истории. Ведь чем меньше смерть касается нас лично, тем больше любопытства вызывает. Для них это дело лишь источник приятного возбуждения.

— Но возникла совершенно неподобающая для нашей школы шумиха, — сказал Д’Арси. — Крайне неприличная. Мне кажется, с этим согласятся все наши преподаватели.

Он обратился к Смайли:

— Пресса нас вконец замучила, знаете ли. В прошлом ничего подобного просто не допустили бы. Тогда все понимали, что дети из знаменитых семейств и такие важные заведения, как наше, не могут становиться объектами беззастенчивого вторжения репортеров. Поверьте, я знаю, что говорю. Но сейчас все изменилось. Причем кое-кто из наших сотрудников даже подписывается на эти низкопробные издания, чтобы, дескать, не оставаться в неведении. Одна воскресная газетенка, представьте, раскопала истории стразу четырех членов семьи Хектов. Причем всех описали далеко не как самых достойных людей, если мне будет дозволено так выразиться. И уж, конечно, если случается что-то дурное с выпускником Карна, они никогда не забывают помянуть всуе саму школу. Вы, вероятно, осведомлены, что у нас сейчас учится некий принц (я лично удостоен чести быть его наставником в изучении французского языка). Юный виконт Солей тоже наш ученик. Меня, например, крайне огорчило освещение в прессе развода его родителей. Это было достойно лишь сожаления. Директор даже направил письмо в совет по делам печати на основе написанного мной черновика. Но после нынешней трагедии эти газетные ищейки превзошли сами себя. Репортеры просочились вчера даже на нашу вечернюю молитву. Ничего святого. Заняли все задние скамьи с правой стороны церкви. Службу организовывал как раз Хект, и он сделал все возможное, чтобы избавиться от них.

Д’Арси ненадолго умолк и горестно улыбнулся.

— Это, разумеется, не входило в его обязанности, но наш старина Хект ни перед чем не остановится. Истинный член братства. И отличный спортсмен, надо добавить, — пояснил он для Смайли.

— Вы считали Стеллу Роуд простоватой для Карна, не так ли, Феликс?

— Вовсе нет, — мгновенно отреагировал он. — И я не позволю тебе, Теренс, распространять обо мне подобные слухи. Мной люди никогда не делились по принципу принадлежности к разным общественным классам; для меня имеют значение только манеры. И здесь вынужден признать: да, я находил, что ее умение держать себя в обществе оставляло желать лучшего.

— Во многих отношениях она была именно тем человеком, в котором мы остро нуждались, — сказал Филдинг, обращаясь к Смайли и полностью игнорируя присутствие Д’Арси. — Она принимала то, что нас положение обязывало отвергать. В частности, контакты с жителями муниципальных домов. Но ведь для тебя, Феликс, форма всегда оставалась важнее содержания. Тебе эта женщина не нравилась как яркая антитеза Карну. Вот почему ты считал ее поведение недостойным.