пол, и осколки разлетелись в стороны. Скульптор каким-то образом изобразил осколки так, что они застыли единым облаком. На каждом осколке стояли лампадки, бросая отсветы на лицо статуи, закрытое шлемом, и вся картина выглядела довольно завораживающе.

Перед статуей к нам спиной стоял человек, одетый в тёмный балахон с капюшоном. Мы подошли, гораздо ближе рассматривая композицию с осколками. Скульптор явно был каким-то сильным магом, либо воздуха, либо земли — кусочки лезвия топора неподвижно висели в воздухе и, судя по всему, делали это уже давно.

Человек двинул руками, снимая капюшон, и я успел рассмотреть, что у него нет одного мизинца. Затем разглядел и лицо старика.

Короткая причёска, седая бородка, и повязка на глазу. Лицо Тёмного казалось осунувшимся, явно болезненным, это было хорошо видно даже в неровном свете свечей.

— Сколько вер, столько и мнений, почему Яриус не убил Моркату, — вдруг сказал Тёмный, не отрывая глаз от статуи, — А ведь он пытался.

— Интересно, — усмехнулся я, подняв руку и материализуя в ней Губитель Древа.

— Все пали. Хморок, бог мрака и смерти, единственный, кого страшился Яриус, ушёл. Осталась одна Морката…

Я подошёл к постаменту с осколками, протянул руку и положил топор рядом со своим каменным изваянием. Ничего не изменилось, кроме ощущения в собственной душе — Хмороку внутри меня был важен символизм.

Вот, всего один шаг, и скоро он вернётся…

— Так почему же южные боги, почуявшие вкус победы, остановились? — вдруг спросил старик у меня.

— Потому что равновесие неподвластно Яриусу, — задумчиво сказал я.

— Да, — кивнул старик, — Прийдя на север, Яриус почуял, что Морката теперь может стереть его одним пальцем… Сила всех северных богов сосредоточилась в ней.

Так мы постояли, потому я всё же обратился к Тёмному:

— Витимир Беспалый, целительница Евфемия просила за тебя.

— Она верит в чудеса, — усмехнулся тот, вдруг вытащив из-под балахона короткий меч.

Креона, вздрогнув, сделала шаг назад, но я не двинулся. Я помнил о пророчестве, что Хморока придёт освободить бросс, изменивший своей вере. И что Тёмные, ждущие своего бога, должны будут ему мешать… Таков предначертанный путь, и ни у кого нет выбора.

— Нет, выход есть, — усмехнулся я, отвечая на свои мысли.

Старик впервые глянул прямо на меня. В его потухших глазах появился проблеск надежды, но тут же потух.

— Это был мой выбор, сделанный давным-давно. Молодой, я не сознавал, что окажусь не просто псом на цепи… — он поднял ладонь, без одного мизинца, и на ней вдруг возник пучок Тьмы. Да, этот Тёмный силён.

Сила его измерялась даже не мощью, а искусностью. Сражаться с ним будет затруднительно.

— Я стал калиткой, ждущей, когда через неё пройдут, — старик пожал плечами, — Всё потеряло смысл. Еда стала безвкусной, вино не пьянило, женщины не веселили.

— А потом ты встретил Евфемию, и она дала тебе лучик надежды.

— Ещё какой… — он горько улыбнулся, — Я и не думал, что моя чёрствая душа на что-то ещё способна. Но, знаешь, что стало последней каплей? Представляешь, она пригласила к себе.

Я продолжил, словно издеваясь над ним:

— А ты не смог. Тёмный маг, овладевший своей стихией в совершенстве, в чьих руках сосредоточена такая мощь…

— Мощь… — молвил он и замолчал, покручивая клинок в руках и задумчиво глядя на отблески лезвия.

Ситуация стала казаться мне забавной. Всего за пару минут разговора с этим человеком я теперь задавался вопросом — как он вообще стал Тёмным? Видимо, это действительно была досадная ошибка молодости…

С таким характером ему бы в поэты. Вместе с бардом серенады петь.

— Ты думаешь, я не пробовал уничтожить все печати? — сокрушённо спросил старик, — Я просто не говорил Евфемии, чтобы не расстраивать…

Мне стало смешно. До того смешно, что мои плечи затряслись, и Тёмный недовольно покосился в мою сторону.

— Думаешь, она не знала? — спросил я.

Старик удивился.

— Ты о чём, бросс?

— Думаешь, Евфемия не знала, что у тебя уже нет терпения, и ты готов даже сломать свои печати ради неё?

С точки зрения тёмной магии, это было форменное самоубийство. Но, учитывая, что Евфемия — целительница, Тёмный смог бы пожить какое-то время… Какое-то очень короткое время, которое он был бы очень счастлив, добравшись хотя бы до дома своей возлюбленной.

Но Евфемия, во-первых, была провидицей, а во-вторых, оказалась гораздо терпеливее этого старика. Хотя тоже полюбила его.

Кажется, теперь я окончательно догадался, кто обновлял печати в пещерах и добавлял новые. Не проста оказалась матушка Евфемия, которой срочно пришлось осваивать тёмную практику…

И этим двоим было наплевать на все судьбы мира. Плевать на Бездну, на Яриуса, и даже на возвращение Хморока.

Целительница единственного не учла… Что Тёмный просто захочет убиться об меня, когда у него совсем не останется надежды.

Тёмный вздохнул и отбросил клинок. В тишине храма сталь зазвенела так, что, казалось, задрожали стены и затрепетали огоньки свечей.

— Не хочу быть просто калиткой…

— И не будешь, — кивнул я.

— Давай, бросс, делай своё дело.

Да уж, забавный старичок. Он вздрогнул, когда я положил ему руку на плечо.

— Лиственники не могут убивать, — я похлопал его по плечу и добавил, — Приходи к последней своей печати. Думаю, ты почуешь, когда и где.

— Ты не можешь меня отпустить! Тогда пророчество…

— Не сбудется?

— Да!

— А если оно давно известно, тогда враг к нему готов? Ты не думал об этом?

— Я… — замялся Тёмный.

В храме раздался новый голос — мощный, но приглушённый стальным шлемом:

— Зато я думал!

Мы все обернулись, чтобы увидеть, как в храм вошёл золотой рыцарь. Лязгая доспехами, которые переливались в тусклом свете лампадок, он двинулся к нам.

Остановился в нескольких шагах, слегка покачиваясь. Сквозь прорези в шлеме на меня смотрели внимательные глаза, и я чувствовал довольно сильную светлую ауру. Довольно сильную… но всё же недостаточно крепкую.

Воздух в храме был довольно спёртым, не избалованным сквозняками, и до нас быстро донёсся хмельной запах. Кажется, рыцарь, хоть и пытался изображать величие, сюда прибежал впопыхах и с самого утра был занят чем-то более важным.

Ох, Камнелом, город контрастов. Чем ещё ты меня удивишь? Тёмный, который не хочет быть тёмным, потерял вкус к жизни, и которого вино не пьянит…

И паладин, который не может справиться с вредными привычками. У которого явно вкус к жизни очень развит, и который к вину явно не равнодушен.

Мне даже стало обидно… Не за меня, а за Хморока. Вот так жертвуешь собой ради всего мира, тысячи лет находишься где-то в заточении, чтобы вернуться и принести равновесие. А те, кто