– Сегодня утром я получил эту новость от Сесила. Король Фредерик уведомил их, как только получил известие от… из Драгсхольма, – продолжил он.

Время словно застыло на месте. Все остановилось. Хотя крылья бабочки подрагивали и она в конце концов опустилась на куст, это не напоминало настоящее движение. Не было вообще ничего.

– Как он умер? – спросила Мария.

«Раньше я уже произносила эти слова. Когда-то я спросила: «Как он… как он получил смертельную рану?» Тот юноша сказал мне, и тогда я тоже умерла. В Джедбурге, много лет назад. Но он не умер, он выжил. По воле Провидения он выздоровел, вернулся ко мне, и тогда началась наша настоящая жизнь… Можно ли дважды воскреснуть из мертвых или первый раз был лишь сном?»

– Мирно, миледи. Он умер спокойно, во сне. Когда стражники принесли еду, они обнаружили его лежащим на кровати с улыбкой на лице.

Слава Богу, Слава Богу, Слава Богу…

– Он болел? – почти шепотом спросила она.

– Насколько мне известно, нет.

– Он… его уже похоронили?

«Те же слова, те же вопросы, но теперь я должна услышать другой ответ. Его должны отправить сюда, где я смогу приходить на его могилу».

– Да. Его похоронили в маленькой церкви неподалеку от Драгсхольма.

Мария вскрикнула. Он ушел, его отобрали у нее. Она не могла присутствовать на его похоронах или хотя бы увидеть его могилу.

Шрусбери ничего не мог поделать с собой; он нарушил протокол, обнял ее и прижал к себе, пока она сотрясалась от рыданий.

– Утешьтесь, миледи, – сказал он. – Он не страдал. С ним хорошо обращались, его нормально кормили и ухаживали за ним. Его комната находилась недалеко от моря, которое он любил, и его похоронили там, где он может слышать его шум. Он может целую вечность слушать песню волн.

«15 мая, год Господа нашего 1578-й.

Я сижу здесь, держу перо, смотрю на бумагу, собираясь написать слова, но не могу. Написать их – значит сделать их реальными. Не написать их – значит носить их в себе каждую секунду. Если я напишу их, облегчит ли это мое бремя? Или удвоит его, потому что знание будет находиться в двух разных местах?

Одиннадцать лет назад в этот день я сочеталась браком с лордом Босуэллом. Мы всего лишь месяц прожили как муж и жена. Остальное время – десять лет и одиннадцать месяцев – мы провели в разлуке, находясь в разных тюрьмах и в разных странах без какого-либо законного на то основания, кроме того, что мы являемся теми, кто мы есть. Мы поклялись в верности друг другу до самой смерти; теперь смерть пришла и разлучила нас навеки.

Мой лорд, мой муж и моя любовь, Джеймс Хепберн, граф Босуэлл, умер.

Ну вот. Я написала это.

Я не почувствовала себя лучше, и мое бремя никуда не делось.

Шрусбери сообщил мне об этом два дня назад. Он говорил со мной наедине. Он был очень добр, и я видела, как он расстроен. Но я благодарна, что он нашел в себе мужество сделать это. Я уже получила подтверждение из Дании. Он сказал, что Босуэлл не оставил личных вещей и не было ничего, что он мог бы завещать мне. По его словам, он не страдал и умер во сне.

Как мог Босуэлл умереть во сне? Я не могу представить, что он так ослаб и пал духом; я всегда думала, что он встретит смерть как воин. Но смерть – подлая тварь и застает нас врасплох. Она радуется, когда обманывает нас и лишает того конца, который мы уготовили себе. Она навевает смертный сон на воинов, предлагает доверчивым чашу с ядом или вонзает нож в спину, насылает смертельную болезнь на здорового человека, заставляет замолчать мудреца. Мученики на костре надеются на смелые слова и добрый пример, но часто гибнут бесславно или даже отрекаются и спасают свою жизнь.

Босуэлл умер.

Может ли он видеть меня сейчас? Может ли он находиться в этой комнате и наблюдать за мной? Мог ли его дух прилететь сюда, освободившись из тюрьмы? О, если бы это было правдой!

Когда Шрусбери сказал о его смерти, я ощутила холодный ползучий паралич, как будто сама жизнь в моих членах совершенно прекратилась. Мои зубы непроизвольно застучали, несмотря на теплый весенний день. У смерти ледяная хватка, пальцы из сосулек, руки из свинца, и я ощущала ее присутствие во мне и вокруг меня. Я отправилась в постель и лежала там, дрожа и глядя в потолок.

Это было так же, как давным-давно в Джедбурге, когда я едва не лишилась жизни. Тогда я тоже лежала холодная и неподвижная, и мое состояние ухудшалось с каждой минутой. Если бы я умерла в Джедбурге!

Но Бог пощадил меня ради этого несчастья. С тех пор я имела лишь несколько счастливых моментов, и большинство из них вместе с Босуэллом. Теперь он ушел, и мы больше никогда не увидимся на этом свете.

Видит ли он меня сейчас? Увижу ли я его снова после смерти?

Полуденное солнце, не отбрасывающее тени, светит над землей, которую я вижу из окна. Смерть кажется наиболее безжалостной при ярком свете дня. На закате или в полночь – тогда, может быть, я написала бы больше. Сейчас я не могу этого вынести».

«Прислуга спит, но я оставила в изголовье маленькую свечу. Писать в постели довольно трудно, но я не хочу вставать. Только здесь я могу чувствовать себя в безопасности. Окно открыто, и в комнату задувает холодный ветер, от которого меня бросает в дрожь. Смерть у себя дома, это ее час. Я могу приветствовать ее и исполнить «Гимн смерти» Ронсара. Если я сделаю это, будет ли она добра ко мне? Дарует ли мне присутствие моего любимого, освободит ли его от своей безмолвной хватки, позволит ли ему подойти ко мне?

Смерть – самый жестокий тюремщик. Ее не подкупить, не убедить и не смягчить никакими мольбами. О смерть, пожалуйста, хотя бы на одно мгновение… Однажды ты забрала его у меня, но потом отпустила. Сделай это еще раз!

Я почувствовала присутствие мужа в этой комнате, он звал меня, побуждал встать с постели и последовать за ним. Но когда я осознала это, то испугалась, как никогда в жизни. Я говорила себе, что это лишь Босуэлл, который никогда не причинит мне вреда, но каким-то образом смерть превратила его в нечто иное, невыносимое для меня. Поэтому я ждала, обхватив руками колени, пытаясь набраться мужества и следовать зову либо понять, что он существует лишь в моем воображении, и успокоиться. Но я не могла сделать ни того, ни другого. Он присутствовал здесь, он звал, но я застыла и не могла пошевелиться. Я не видела никакого движения; присутствие обращалось прямо ко мне, в моем собственном разуме.

Босуэлл, я подвела тебя. Прости меня. Я смертный человек, и я боюсь».

Мария осторожно закрыла дневник. Ее сердце громко стучало даже после того, как она написала эти слова. Она думала, что их вид успокоит ее, и в некотором смысле так и случилось. Но комната, погруженная в непроглядную тьму, давила на нее так, словно она находилась в гробнице. Ей не хотелось оставаться в постели, где придется либо вытянуться во весь рост и провести ночь без сна, либо мучиться кошмарами.