Отец налил ему виски, бросил в бокал большой кубик льда и уточнил, добавить ли туда воды «Виши» или мосье аль-Малек предпочитает чистый скотч.

– «Виши», «Виши», – откликнулся мосье аль-Малек, словно всегда пил скотч только с этой водой. Отхлебнул глоток и рассыпался в похвалах: – Настоящий «Джонни Уокер»!

– Терпеть не могу этого человека, – прошептала тетушка Флора, которая в тот вечер тоже пришла к нам в гости и голос которой утонул в доносившемся с улицы шуме машин. В тот вечер мама оставила балконные окна открытыми, и ароматы плантаций Смухи и жасмина, который принес кто-то из гостей, мешались с уютным запахом стоялого табачного дыма, создавая в нашей гостиной атмосферу чувственной роскоши.

Неожиданно в квартиру позвонили. Абду притворил дверь, ведущую к парадному входу, и не успел выразить радость, как раздался чей-то громкий голос, и на пороге гостиной появился Абду с мужской шляпой в руках, а за ним и сам гость с женой.

– Да это же Угетто! – воскликнула моя бабка.

– Он самый. – Уго так решительно вошел в гостиную, что все, кто попались бы ему на пути, поневоле вынуждены были бы посторониться. – Это вам, это вам, а это вам. Больше не удалось достать, – пояснил он, раздавая подарки из недавней поездки за границу. Он привез десять плиток «Тоблерона», которые вся компания – в том числе мосье аль-Малек, моя бабушка, мадам Мари и Абду – моментально слопала. Матери моей синьор Уго вручил большой флакон духов «Crpe de Chine», мне – «Жизнеописания» Плутарха в пересказе для детей, отцу – последнее издание словаря Ларусса, который ныне в Египте было не сыскать. Наш Ларусс вышел шесть лет назад.

– Уго, вы ангел, – бабушка достала из коробки и разглядывала ручной блендер, который синьор Уго привез из Франции. – Это чудо.

Гости дружно восхищались приборчиком с крошечными винтовыми лопастями: они никогда не видели ничего подобного.

– А как он работает? – спросила мадам Салама.

– Идемте покажу, – ответила жена синьора Уго, и почти все собравшиеся отправились на кухню смотреть, как бабушка станет взбивать одноминутный майонез. Из кухни послышалось жужжание, и ровно через шестьдесят секунд вернулась торжествующая бабушка в окружении восторженных дам; в правой руке, точно статуя Свободы – факел, она гордо держала стеклянную миску с желтоватой массой. Всем тут же захотелось попробовать.

Дамы просочились в гостиную, и синьор Уго окликнул бабушку по-итальянски.

– Садись рядом со мной, старая ведьма, – сказал он, – хочу снова почувствовать себя молодым.

Все рассмеялись, в том числе и сама бабушка, которая в тот вечер отмалчивалась, потому что днем, дожидаясь внизу, пока Абду поможет ей сесть в лифт, налетела на мадам Сарпи, та нечаянно повалила ее на мраморный пол и хуже того – сама рухнула сверху.

– Осторожнее, Уго, у меня ноги болят.

– Ампутировать, милая, ампутировать! – И эта фраза вдохновила его рассказать непристойный анекдот о дураке, который притворился евнухом, дабы пробраться в гарем, а о своем огромном мужском достоинстве сказал: «Ампутировать, амиго, ампутировать».

Жена умоляла его перестать, но синьор Уго все-таки дорассказал анекдот, причем последнюю фразу произнес с особенным удовольствием.

– Уго, какая гадость! – Жена хлопнула его по плечу.

– Я сгораю от страсти к тебе, дорогая, – ответил он и добавил: – Ardo, ardo[96], – притворившись, будто сейчас ее укусит.

– Уго, ты везде приносишь радость, – сказала моя бабушка. – Посоветуй, что нам делать? Мы переживаем за мальчика. Учительница арабского все время его бьет, и теперь он в школе вообще отказывается заниматься.

Я притворился, будто не слушаю, и продолжил беседовать с тетушкой Флорой.

Мама молчала. Абдель Хамид, любовник мадам Саламы, тут же вмешался: мол, ребенок должен соблюдать дисциплину.

– Всех слишком заботит, что чувствуют дети, но у родителей тоже есть чувства, – добавил он. – К тому же учителя никого не наказывают без повода.

– Он совершенно не занимается, – вставила мадам Мари.

– Дело не в этом; надо же понять, почему он так себя ведет, – перебил мосье аль-Малек, который до той минуты отмалчивался, чтобы изучить обстановку, прежде чем рискнуть высказать мнение. Художник мосье Фарес поднес согнутый указательный палец к носу и пошевелил им несколько раз туда-сюда, изображая клюв попугая, намекая на мой горбатый нос.

– Нет, это тоже не повод, – мосье аль-Малек протянул Абдель Хамиду блюдо с пирожными. Тот был диабетиком, так что на пирожные лишь взглянул и передал их мадам Николь. – Проблема в другом: мы не пытаемся понять, что у ребенка в голове, – заявил мосье аль-Малек. – Тут нужно терпение. И глубокое знание психологии.

– Терпение, психология – все это, конечно, хорошо, вот только дело зашло слишком далеко, не говоря уж о том, что подумают они, – отец имел в виду государственных осведомителей, – когда узнают, что в этом доме пренебрегают всем, имеющим отношение к арабской культуре. Они и так в курсе всего, что происходит в этом доме, – продолжал он, – так почему бы в кои-то веки не попытаться вести себя менее подозрительно и быть как все?

– Они последние, о ком тебе следует волноваться, – обратилась к моему отцу Флора. – Тебе нужно думать о нем. Они не имеют права его бить.

Мама кивнула. И сказала, что телесные наказания – это варварство.

– На вашем месте, Анри, – заметил мосье Фарес, – я бы никому не позволил бить моего сына.

Разве же это битье, ответил отец, вот меня в детстве иезуиты били так били.

– Чем тебя били? – уточнил у меня Абдель Хамид.

– Линейкой, – признался я.

– Линейкой! Подумать только: линейкой! – рассмеялся он. – В мое время пороли кнутом и бамбуковой палкой.

– Помните бамбуковую палку? – с некоторой ностальгией спросил Абдель Хамид у моего отца. – Еще была трость мосье де Поншартрена и хартум отца Антуна – то есть, буквально, садовый шланг. Такое и захочешь – не забудешь!

Стоит пригрозить детям телесным наказанием, и они тут же перестают учиться, упорствовала Флора. Отец засомневался и сказал, что в этом вопросе предпочел бы положиться на профессиональных педагогов. Где арабы и где педагогика, вставила моя бабушка: это же логическое противоречие! А мадам Николь выразила подозрение, что они jouissaient[97], когда шлепают мальчишек.

Мадам Салама, мосье Фрес и мадам Сарпи настаивали, что мне все-таки лучше остаться в ВК и постараться приналечь на учебу. Мосье аль-Малек согласился, однако посоветовал перевести меня из христианского класса в мусульманский. Какая разница, какую религию изучать, если я не христианин и не мусульманин? В мусульманском классе по крайней мере я буду пять дополнительных часов в неделю слышать арабскую речь: тексты на безупречном арабском помогут мне выучить язык.