А эта история с живительными магнитами, которую они затеяли, чтобы якобы обезопасить его, при этом ни слова ему не говоря?

Все вокруг продолжали обращаться с ним, словно он домашний питомец.

Ноги Мэтью несли его вперед, все дальше и дальше от дома. «Дома». В кавычках, потому что домом без кавычек он считал Амбары или таунхаус в Вашингтоне. А вот «дом» – это квартира в Фенуэй, которую Мэтью про себя называл «Брови Старикана», поскольку детали отделки над окнами очень напоминали толстые нахмуренные брови. Апартаменты имели семь комнат, и каждой из них Мэтью мысленно присвоил имя. Дважды. В первый раз он нарек их в честь Семи гномов, а второй по названиям семи смертных грехов. Веселое обжорство – кухня. Стыдливая лень – гостиная. Угрюмая похоть – спальня Диклана. И так далее. Брату нравилась квартира. Мэтью мог с уверенностью сказать, что нравилась. Диклану пришлась по душе жизнь в Бостоне, хотя мальчик и не знал точно, что именно эта самая жизнь подразумевала. Брат не обсуждал это с ним. Диклан не сказал, что чувствует себя счастливее, однако это и так было очевидно. Отчего на душе Мэтью стало еще хуже.

Намного хуже.

Он не знал причину.

Ноги сами привели его в ту часть города, что казалась ближе к воде и дальше от людей и заведений.

Неподалеку располагался приподнятый участок шоссе, резко заканчивающийся обрывом и зарослями сорняков внизу, словно готовая декорация для сцены в стиле экшен.

Диклан был бы крайне недоволен, обнаружив его здесь.

Когда Мэтью узнал, что он сон, Диклан сказал, что он такой же Линч, как и старшие братья, однако теперь Мэтью понимал, что это была ложь. Потому что его не заставляли ходить в школу. Не готовили к будущему. За ним ухаживали, его любили и им управляли. Суть в том, размышлял мальчик, что в жизни Диклана он был всего лишь вещью. Предметом грез. Щенком, которого нужно выгулять, чтобы он растерял энергию, а затем завести «домой».

Его внимание привлек пустующий строительный кран, невероятно роскошный. С огромной стрелой, похожей на лестницу, и крюком на конце.

«Я должен залезть на него», – без колебаний решил Мэтью.

И он полез. Сперва вскарабкался по основанию, а затем перебрался на стрелу, все выше, выше и выше. Мальчик представил, как взбесился бы Диклан. Ну и хорошо, подумал он. Замечательно, отлично. «Но я же велел тебе сидеть дома, – растерянно сказал бы Диклан. – Ты должен как послушная игрушка быть там, где я тебя оставил».

Отчасти он жалел, что вообще узнал о том, что он сон.

Добравшись до вершины стрелы, Мэтью закрыл глаза. Когда-то он представлял, что воздух – это бесконечное объятие, но, похоже, сейчас эта приятная мысль не будоражила его воображение.

Как много времени ему потребовалось, чтобы осознать, что он якорь в жизни Диклана.

– Боже мой!

Открыв глаза, он заметил, что за ним наблюдает крошечная фигурка человека. Маленькая Джордан. Ну, вернее, обычная Джордан, только очень далеко внизу.

Она прикрыла глаза рукой.

– Ага, так и знала, что это был ты!

– Тебе не заставить меня спуститься, – сказал Мэтью.

– Чертовски уверена, что нет, – согласилась она. – Вот только довольно трудно беседовать, когда ты там, а я здесь.

– Перестань говорить со мной, как с ребенком. Я все вижу, и мне это не нравится.

Джордан скрестила руки на груди – поза, отлично читаемая даже с высоты подъемного крана.

– Ладно, тогда получай: взобраться на палку в небо – не самый разумный способ решения проблемы любого рода, однако глупость – твое право, поэтому, если хочешь торчать там, просто дай знать, как долго, чтобы я понимала, мне просто подождать внизу или я успею смотаться за парой коктейлей.

– Почему за мной вообще нужно следить?

– Потому что ты залез на кран, приятель.

Мэтью обдумал ее слова, затем поразмыслил еще немного и после со вздохом спустился к поджидавщей его Джордан.

– Как ты узнала, что я здесь?

– Ты прошел мимо моей студии. Не заметил?

Конечно, нет. Идиот.

– Так что случилось? – спросила Джордан, когда они двинулись обратно тем же путем, каким он пришел. – Решил поднять бунт? Это из-за того, что братья тебя обманывают?

И поскольку она просто спросила прямо, а не стала ходить кругами, Мэтью ей рассказал. Поведал ей все. Все, что его беспокоило: от большого к малому, и наоборот.

– Все это звучит по-настоящему фигово, сочувствую, – произнесла Джордан, открывая дверь студии в Фенуэй. Рука об руку они миновали коридор, направляясь к ее жилищу. – Мне кажется, проблема в том, что частично эта ерунда связана с тем, что ты сон, а частично просто с твоим взрослением, и, честно говоря, если бы меня спросили, я бы ответила, что оба варианта одинаково неприятны.

– Я бы так сделал, – сказал Мэтью.

– Что именно, приятель?

– Спросил бы тебя.

Мальчик улыбнулся, и Джордан громко расхохоталась в ответ. Она шутя дала ему пять, а затем толкнула дверь, впуская их в студию.

– Ну вот.

– Ого, – сказал Мэтью. – Это круто.

С тех пор как он был здесь в последний раз, Джордан проделала огромную работу над копиями «Эль-Халео» и «Мадам Икс». Перед каждым холстом стоял мольберт меньшего размера, с прикрепленными фотографиями оригиналов, набросками палитры, инструкциями и визитными карточками. Но все его внимание было приковано к выполненному на заказ портрету Шерри и ее дочери, с которым он ей помогал в самом начале. Картина еще не была закончена, однако лица клиенток выглядели замечательно, а цветовая палитра столь же сдержанной и прекрасной, как на полотнах Джона Уайта Александра, изображения которых художница прикрепила на мольберт рядом.

– Спасибо, – отозвалась Джордан.

– Они намного лучше, чем те странные штуки.

Остальная часть студии была заполнена работами привычных обитателей этого места – красочными, вытянутыми, обнаженными фигурами с грудями в форме огурцов.

– Не совсем, – ответила Джордан. – В смысле, Сарджент, несомненно, выигрывает на фоне творений Мистера Титьки. Вот почему Сарджент знаменит, а этот парень, ну, знаешь, просто парень. Однако мои картины – копии. Этот чувак, по крайней мере, создает что-то свое. Думаю, в этом и секрет. Я мало что знаю о живительных магнитах, но уверена, что никогда не смогу создать оригинального Сарджента.

Мэтью отодвинул в сторону подушку Джордан и присел на ярко-оранжевый диван.

– Как думаешь, что может помочь?

Девушка пристроилась на подлокотнике.

– Помнишь, что сказал тот мужик? Тот самый с причала, куда нас возил твой брат. Искусство как-то влияет на художника. Вопрос больше в самом создании, чем в создаваемом предмете. Думаю, это как-то воздействует на автора. Если ты потрясающий художник, пишущий прекрасные картины, то еще одна замечательная работа может ничего не значить. Это должно быть что-то другое, эмоциональная травма не совсем, то слово, скорее… энергия и движение. Одно порождает другое. Движение в их жизни, их техника работы каким-то образом улавливает силовую энергию, вторя ей. Мне так кажется. Я, правда, не знаю. И сейчас несу какую-то чушь, так что если тебе слышится отчаяние в моем голосе, так это потому, что я плету полную ахинею.