И золотистый купол воздвигается снова.

— Ну почему, почему мне нельзя у Тани на ночь остаться?!

Мы с Таней решили взять бабушку измором: она каждый раз уходит от ответа, и моя заветная мечта — переночевать у подруги — расплывается под пальцами и уходит за горизонт. Нам уже по шестнадцать лет, и жажда свободы стучит в сердце, дерясь за каждый клочок своей территории.

— Не знаю, не знаю. — Бабушка пожимает плечами и ныряет в шкаф, хотя ей там делать особо нечего. — Молодой девушке надо спать дома, и хватит об этом.

— Интересно, мне у вас остаться можно, а наоборот — нельзя? Это получается, я хуже вашей внучки?! — дерзит Таня.

— Да! — ошеломленно поддакиваю я: такая простая аргументация не приходила мне в голову.

Бабушка выныривает из шкафа.

Мы стоим плечом к плечу и ждем вердикта.

— А откуда я знаю, дошли вы до дома или нет? — с сомнением прищуривается бабушка.

— Ну телефон же есть! — хором отвечаем мы.

Радость свободы опьянила нас до жужжания в ушах: помахивая сумкой с ночнушкой, зубной щеткой, тапочками и полотенцем, я иду вприпрыжку. Танька делает мне замечание — лучше не привлекать к себе внимания, тем более что мы решили пойти к ней пешком, чтобы растянуть удовольствие.

— А давай через Чаобу, — предлагает Танька, — там такие тихие улочки, как в деревне, машин мало, и подышим воздухом заодно.

На одной из этих тихих улиц возле калитки стоял смутно знакомый человек.

— Ва-а, — сказал он, увидев нас. — Звездочки мои, а ну-ка идите сюда!

— Мама, — сказала Танька, — это же наш географ Шалико! Как я забыла, что он тут живет!

— Здрасте, Шалва Константиныч, — бодро вытянулись мы по-солдатски, — нас дома ждут, никак не можем опоздать!

Шалико царственно отмахнулся и затащил нас к себе домой.

Через минуту в гостиной был накрыт стол, Шалико сидел с кувшином вина собственного изготовления, Танька сидела за пианино, а я томно опиралась на инструмент сбоку, как колоратурное сопрано. Чада и домочадцы Шалико покорно расселись у стены на стульях, не смея ослушаться патриарха.

— Это мои лучшие ученицы, — подняв стакан с темно-янтарным вином, провозгласил Шалико. — Пойте!

Танька послушно подняла руки, и грянул хит сезона: песня итальянской группы «Рикки э повери».

— Ке комфозьоне, сара перке ти амо, эн эмоцьоне, ке креще пьяно-пьяно… — завывали мы на два голоса. Народ безмолвствовал.

Шалико сидел и слушал, прикрыв глаза и время от времени отпивая вино.

— Так, — хлопнул он кулаком по столу. — Это где вы такой дури понабрались?!

— В Болгарии, — заикаясь, переглянулись исполнительницы. — Мы же туда с хором ездили, и это самое…

— А там вы что пели? — прогрохотал Шалико. Один из его внуков, сидевший тихо на коленях у матери, заплакал.

— Видите — даже ребенок плачет! — указал Шалико. — Это потому что ему противно слушать негрузинскую музыку! Тьфу это, а не музыка!

— Сейчас мы грузинское споем, — перепугались мы с Танькой. Впереди нас ждала теть Софа, а сзади маячила тень бабушки, сидящей у телефона. — Что спеть?

— А что вы умеете? — надменно спросил Шалико и наполнил стакан.

— Папа, я на минутку ребенка переодену, — рискнула подать голос невестка. Ребенок продолжал монотонно выть.

— Сидеть! Как эту свистопляску слушать, так вы никуда не отпрашивались, — рассердился Шалико.

— Давай быстренько «Картвело, хели хмалс икаро!» — в панике предложила Танька.

— Только мы на два голоса, третьего нет, — робко предупредили мы. — Никто нижний голос не подаст?

— Валяйте без третьего, — махнул рукой Шалико.

Мы с Танькой набрали полные легкие воздуха и грянули. Ребенок замолк с открытым ртом и смотрел на нас немигающими глазами.

Воинственная песня привела Шалико в благодушное состояние, он подобрел и даже пригласил нас к столу.

— Шалва Константиныч, — переминаясь с ноги на ногу, начала я, — а телефон у вас есть? Мы бы хоть позвонили домой!

— Вот телефон, — царственно разрешил Шалико и подал Таньке полный стакан с вином.

— Теть Софа! — заорала я в трубку. — Мы тут в гости зашли к учителю географии! И поем! Не волнуйтесь, он нас скоро отпустит!

Трубка сожрала мое ухо и выплюнула, поэтому я трусливо бросила ее на рычаг.

— Ну, как там? — спросила бледная Танька.

— Легко мы не отделаемся, — пробормотала я. Такие жертвы ради ночевки у подруги?!

Следующим номером программы стала украинская народная песня «Ой, за гаем, гаем». Шалико был уже в той стадии, что не замечал поредевших рядов зрителей.

— Эх, у меня на войне был друг с Украины, — прослезился он. — А еще что вы поете? «Цинцкаро» небось не можете?

Танька обиженно засопела и завела традиционно мужскую песню, в которой мне достался альт.

— Два голоса — это не то, — стали мы объяснять. — Вы же понимаете, что в грузинской песне нужно минимум три голоса!

— Плохому танцору… — начал Шалико, но тут вмешалась вовремя подоспевшая невестка:

— Девочек дома ждут, и темно уже, давайте их отпустим!

— Да! Да! — встрепенулись мы и рванули к дверям. — Мы еще придем! С третьим голосом! До свидания!

Чаобские улицы освещали только звезды. Мы неслись, пугаясь собственных теней и малейших шорохов, к Танькиному дому.

— Который час, ты не посмотрела? — задыхаясь на бегу, спросила Танька.

— В любом случае, нас ждет казнь, — чуть не плача, прохрипела я.

Теть Софа стояла в дверях подъезда со скалкой в руках.

— Она что, правда нас этим побьет? — в ужасе попятилась я.

— Лучше иди вперед, чтобы на улице не было концерта, — предпредила Танька и рванула, петляя как заяц.

— Бозандареби! — грохотал Софин голос по стенам подъезда.

Дядя Резо прикрыл нас от гнева и вырвал скалку из рук возмездия.

— Вы думаете, косы распустили — уже взрослыми стали?! — схватила теть Софа полотенце. — Так я вас за эти косы и оттреплю! И не посмотрю, что ты — не моя дочь! Ты все равно как моя, и я за тебя отвечаю!

Погоня по комнатам привела к тому, что снизу поднялась соседка.

— Софа, — строго сказала она. — Ты со своими николаевскими понятиями людям спать не даешь! И что это за лексикон по отношению к детям? Лучше бы свои трусы перевесила со двора на веранду, а то как паруса полощутся на ветру. Сколько их у тебя, что на весь трос хватает?