музыке, не искажающие и не принижающие ее. Поэтому мне пришлось вернуться к чистой мелодии. Вот чем мы занимаемся: мы учим друг друга. Я учу вас петь, а вы меня — слышать.

— Как это может быть, месье?

— Музыка проникает из сердца в сердце. Эта сила есть в вашем голосе, произносите ли вы звуки или не… способны волновать людей. Я заставил вас петь чистый звук, затем знакомые вам песни с непонятными мне словами. Как та песня, в которой мужчина захотел умереть: в ней было название реки.

— Макуба.

Раньеро кивнул:

— Я слушал эти таинственные слова, наблюдал за вашими ртом и губами, слышал сплав слов и музыки.

— А когда я пела на французском и итальянском?

— Я наблюдал за вашими глазами, когда вы впервые открыли для себя оперу. Когда вы пели, опера для меня тоже звучала свежо и по-новому. Затем я написал новые слова: все, что вы пели за последнее время, стало моим. — Мне понравились эти слова, — сказал он и посмотрел на пол. — Спасибо вам. Ваше обучение почти закончено. Надеюсь, скоро вечерами я начну выезжать, и учить вас мне будет некогда. Что же касается вас, думаю, синьора Балетти права — вы должны стать певицей.

— Это та дама, которую я видела в Сен-Жермене?

— Да. Она настаивает, чтобы мы отвезли вас к ней домой. Завтра вечером вы выступите перед ней. Она просила об этом раньше, но теперь время пришло. Вы можете заниматься с учителем, который лучше меня.

Айша вздохнула. Трудная работа по дому и в саду, часы, проведенные с Эдуардо, вечера у пианино сменятся новыми трудностями и новыми опасностями. Ее охватила тревога и чувство утраты; быть даже самым презренным обитателем в доме в Пасси казалось лучше неизвестности, ожидавшей ее впереди.

Раньеро хотел заговорить снова, но его прервал стук в дверь — пришел граф де Брель, элегантно одетый мужчина лет тридцати. Он с досадой посмотрел на Айшу, поэтому Раньеро, вздохнув, отпустил девушку и предложил графу сесть.

Айша поднялась наверх, в свое убежище под черепичной крышей, зажгла свечу и, разложив на дощатом полу лист бумаги, начала писать очередное письмо маркизу де Ришмону. Со дня прибытия в Париж она написала ему уже два письма и получила от этого удовольствие. Имея под рукой столько красивых образцов письма в атласах, Айша значительно улучшила почерк, и это искупало вину за позорные каракули, оставленные ею в Орлеане.

Как приятно доверять человеку, даже если он далеко и не может ответить ей, поскольку она не оставила обратного адреса. Впечатления Айши о Франции ложились на бумаги и избавляли девушку от страданий, причиненных одиноким путешествием и клятвой, которую она дала. Как это свойственно девочкам, Айша быстро реагировала на слова других и всегда, как говаривала Лори, была готова высказывать свое мнение по любому поводу. Но после смерти Жозефа ей некому было доверить свои мысли; даже Флорус пошел своей дорогой и снова оставил Айшу одну. Только маркизу Ришмону она могла открыть свои мысли.

Сочиняя письмо, Айша размышляла о том, что отличает его от Раньеро де Калцабиджи. Оба казались ей необычайно образованными людьми, но пытливый ум Раньеро не раз помогал ей найти выход из положения. Айша получила место горничной, умеющей читать, писать и считать, хотя ее положение совсем не вязалось с ее редким голосом. Ум щедрого маркиза был практичным и проницательным. Он легко объяснял все, чуждаясь покровительственного тона. Именно ощущение, что ее слушают, а не хвалят за вокальные данные и нудную работу по дому, доставляло удовольствие Айше, пишущей в Орлеан. В письмах она не выдавала секретов: они рассказывали о ее путешествии и впечатлениях о французской жизни. Айша скрывала свою ненависть к французам, не желая обидеть маркиза, но беспощадно критиковала их, если ей удавалось сделать это остроумно.

Не успела она дописать письмо, как ее внимание привлекли голоса. Комната Айши находилась над квартирой Раньеро, поэтому она слышала, как беседуют внизу мужчины. До нее доходил сердитый голос графа де Бреля.

— Как бы подробно я ни старался объяснить это дело вашему брату, он, видно, никак не может ухватить суть.

— Пожалуйста, объясните еще раз, — просил Раньеро, — и я скажу вам, что об этом думаю.

Айшу поразила разница между акцентом ее работодателя и утонченным тоном посетителя, а также превосходные манеры итальянца, старавшегося не показать, что его задевает высокомерие собеседника.

— Все просто: самые большие призы в каждой лотерее получают ничтожества. Пока ни один достойный человек не выиграл даже ста ливров. Вся тяжесть этой работы ложится на меня. Я пропагандирую лотерею в салонах, и хорошо воспитанное общество Парижа уже сомневается в моей надежности… даже в моей честности. Надо что-то предпринять до следующей лотереи.

— Где она состоится?

— На званом ужине у графини де Бриссак. Все пройдет как обычно: у нее установят кастельетто. Но скажу вам, Калцабиджи, если только главный приз вытащит не известный этому обществу человек, а какой-то незнакомый портной, как в прошлом месяце, этому предприятию наступит конец. Жаль, что я согласился на столь рискованное дело. Знай я, что ни одна важная персона не…

— Похоже, вы забыли, — резко прервал его Раньеро, — что в лотерее рискуют все. Мы никогда не утверждали, что выигрыши достанутся самым богатым.

— В следующий раз должно произойти именно так: это ведь просто.

— Что? Вы собираетесь жульничать? Этого нельзя делать.

Айша заинтересовалась этим разговором. Она видела кастельетто — сооружение из дерева и бронзы, напоминавшее миниатюрный замок — вот откуда взялось это название. Сложная система пазов и рычагов предназначалась для того, чтобы вытолкнуть пять деревянных шариков с вырезанными на них цифрами. Эдуардо увлекался этой игрушкой, стоявшей в его комнате для уроков, так как ею явно не пользовались по назначению, — отбирал шары с лотерейными номерами.

Айша, знала, что братья занимаются лотереей и во Франции каждая провинция проводит собственную лотерею. Билеты покупали люди всех сословий. Она вспомнила, что мадемуазель Антуанетта рассказывала об успехах Вольтера, выяснившего, как проводится лотерея в Шампани. Разобравшись во всем, он выигрывал огромные суммы, пока поумневшие власти не изменили правила. Говорили, что такого рода недочеты исключены в предприятии Калцабиджи, где все вероятности уже подсчитаны Раньеро. Года два братья добивались, чтобы им дали разрешение провести большую лотерею от имени казначейства в интересах короны, но Министерство финансов воспротивилось этой затее.

Из разговора внизу стало ясно, что Калцабиджи надоело ждать официального разрешения и братья решили устроить частную лотерею. Людьми, продававшими билеты в лавках и на фабриках Парижа, вероятно, руководили извне, ибо