— Все хорошо, — поведала она зеркальному двойнику, — но в течение пяти лет само собой разумеется, что обещание прийти домой в девять ничего не означает. Ровным счетом ничего. И ведь не возразишь. Все правильно. Все нормально! У него. Ты готова всю оставшуюся жизнь подчиняться этим правилам?

И отражение покачало головой в том смысле, что, конечно же, нет.

— Правда, ты тоже хороша, — продолжала Тото свой обличительный монолог, — но у тебя есть крохотное оправдание. Давай, давай скажем это вслух. Ты не чувствуешь надежности. Той самой надежности, о которой так много и долго трепались большевики.

Она смотрела на себя огромными, все расширяющимися глазами:

— Мне страшно. Как иногда бывает страшно.

И казалось ей, что ничего уже не случится в ее жизни по-настоящему прекрасного и светлого, что суждены ей только тоска и воспоминания, и, когда станет по-настоящему невыносимо, она согласится принять любой выбор, любой каприз судьбы, лишь бы не оставаться больше никогда одной, наедине со сверкающим в темноте зеркалом и одинокой, печальной, все потерявшей женщиной в нем.

Эта мысль ее испугала не на шутку. Она встряхнулась, расправила плечи, усилием воли заставила себя улыбнуться. Затем добыла из кармана шелкового халата мобильный и вышла на балкон.

— Алло! Ба? Я тебя не разбудила? Просто хотела поцеловать и сказать спокойной ночи. Я тебя люблю, слышишь?

* * *

Говоров появился на пороге с букетом роз и бутылкой красного вина.

— Здравствуй, милая! — чмокнул ее в висок. — Задержался, знаю. Зато вот приволок тебе добычу — твое любимое.

Татьяна рассмотрела бутылку:

— Знатное вино, знаешь ты в нем толк, ничего не скажешь. Ну что, выпьем для сладких снов?

Александр опустился в кресло у низенького столика, ловко вскрыл бутылку и налил вино в поданные Татьяной высокие стаканы. Вечер обещал стать милым, но тут на глаза Говорову внезапно попалось отложенное вышивание, и он недовольно нахмурился. Тото сразу уловила перемену в его настроении.

— «Что стало пасмурным чело»? Что случилось, солнышко? — спросила она, полагая, что это как-то связано с его рабочими проблемами.

— Ты должна не глупостями заниматься, а интенсивно готовиться к выставке, — заявил Александр менторским тоном.

Татьяна, несколько ошарашенная подобным крутым поворотом темы, все же не хотела окончательно портить вечер. Достав вазу, она вышла на кухню, чтобы налить воды. Там она проделала несколько странных манипуляций: глубоко вдохнула несколько раз, как перед погружением на глубину, затем заглянула в зеркальное стекло кухонного шкафчика и примерила несколько улыбок. Подобрав самое милое и естественное выражение, зафиксировала его и вернулась в комнату — простая, естественная, без единого следа недовольства на лице.

Александр уже переоделся, выпил полбокала, но менять тему явно не собирался:

— То ты пропадаешь на работе, которая никому совершенно не нужна. Деньги нужны? Возьми у меня, тебе же там, вероятно, кошкины слезы платят! — продолжал он, не собираясь смягчать недовольный свой тон. — То носишься по городу как угорелая, а делом не занимаешься.

— Пока я все успеваю, — сдержанно улыбнулась она. — Дом у нас в порядке, ты, похоже, не голодаешь. Кстати, ужинать будешь?

— Я уже ужинал, — отмахнулся Саша, но тут же поинтересовался: — А что у нас там?

— Мелочь всякая, вермишель по-китайски, суп гаспаччо, парфе абрикосовое на десерт.

— Растолстею я с тобой. Ну что, давай устроим второй ужин. Почему нет? Бывает же второй завтрак.

Зайдя на кухню, Говоров поймал себя на мысли, что Татьяну трудно упрекнуть в чем-то как хозяйку: повсюду царит безупречный порядок, стол накрыт милой скатертью, приборы сверкают. Да и готовит она так, что пальчики оближешь. Александр даже причмокивал от удовольствия, глотая суп, но упорно развивал все ту же нехитрую мысль, будто какой-то механизм в его голове заело именно на ней:

— Ты должна четко понимать, что выставка обязана состояться.

— Не волнуйся, я работаю, — спокойно ответила она, и именно это спокойствие его отчего-то особенно раздражило.

— Возможно, — с нажимом произнес он. — Возможно. Но я этого не вижу.

Татьяна села напротив, подперла кулачком щеку:

— Сашенька! Ты просто чудо и очень много для меня делаешь. Я часто боюсь обидеть тебя или показаться тебе неблагодарной, но все-таки вынуждена сказать, что иногда ты меня удивляешь.

Александр вопросительно приподнял брови, почти не отрываясь от тарелки.

— Ты разумный человек, — ворковала Тото. — Ты огромный умница, и это я говорю не для того чтобы польстить тебе. Просто иначе я бы не выдержала рядом с тобой столько времени. Но порой я тебя слушаю и изумляюсь: ты вообще отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Особенно зная меня столько лет, зная мой не самый мягкий характер. Ты ведь приблизительно можешь представить себе, как я отреагирую на такой текст. Но упрямо его твердишь.

— А в чем, собственно, дело?

— В том, что я стараюсь не обещать того, чего не могу сделать. Но если уж пообещала, то мне вовсе не нужен некий надсмотрщик, исправно следящий за каждым моим шагом. Я люблю работать, а не отчитываться. Это разные вещи. И еще — меня настораживает и пугает твой начальственный тон…

Она обошла стол, обняла его за плечи и заговорила тихо, на ухо, но при этом интонации у нее внезапно изменились, стали жесткими, а голос — чуть ли не скрипучим:

— …и вызывает досаду. Ты знаешь, чем это чревато, — я ведь не умею и не люблю чего-то бояться.

— Ласточка моя! Тебе уж и слова не скажи. Ты мне покажи, что ты сделала, и я успокоюсь. А пока я вижу только пяльца да шелковые платочки, я имею право интересоваться. Должен же кто-то руководить процессом.

Тут он перехватил взгляд своей возлюбленной: она разглядывала его будто впервые, с явным любопытством, склонив голову набок. Он спохватился, что переборщил, а реакция Татьяны может быть любой, непредсказуемой, хорошо, если просто скандал.

— Ладно, — он обнял ее за талию, притянул к себе. — Иди сюда. Не дуйся. Спасибо, суп отменный.

— На здоровье, — рассеянно ответила она.

— Сыграй лучше что-нибудь, — примирительно попросил он и ушел в комнату, не дожидаясь ее, прихватив с собой вазочку с десертом.

Она нечасто играла и пела, а он любил эти тихие вечера вдвоем, когда Тото делала это только для него. К сожалению, жизнь Говорова складывалась так, что себе он почти никогда не принадлежал. И ему частенько приходилось просить ее спеть для других — нужных и важных гостей, а потом стоять у пианино, купленного специально для нее, и сходить с ума от ревности, ловя украдкой взгляды, которые бросали на нее его деловые партнеры и приятели.

В последнее время дела у него шли все лучше, что автоматически означало, что дома он бывал все реже.