— Я боялась, что ты не успеешь, — сказала Рейчел.

— Я не мог пропустить такое событие.

Алекс улыбнулся и попросил у бармена то же самое, что выбрала его племянница. Он был одним из покровителей музея и входил в совет директоров.

Сегодня здесь были выставлены несколько украшений от Тиффани из коллекции его жены.

— Нэнси это очень порадовало бы. — Алекс с едва уловимой меланхолией обвел взглядом зал.

— Да, она была бы рада.

Дядя и племянница отпили по глотку виски.

— Ты уже видела Дэвиса? — спросил Алекс.

В его голосе было чуть больше хрипотцы, чем обычно.

— Нет. Но я не сомневаюсь в том, что он сам рано или поздно меня разыщет.

— Это тебя раздражает?

— Со стороны кажется, будто я чем-то раздражена? — Рейчел попыталась изобразить улыбку, но ей не удалось скрыть тусклый взгляд своих глаз.

— Кажется, дорогая. Это так?

— Наверное. Но я надеюсь, что как-нибудь это переживу.

— Ты напоминаешь одно из этих каменных изваяний тем, что совершенно невосприимчива к любви, — задумчиво промолвил Алекс. — Еще ни одному мужчине не удавалось разжечь в твоих глазах тот блеск, который разжигает в них особо восхитительный камень без оправы.

— Перестань беспокоиться.

— Когда-нибудь ты перестанешь верить в героев и прекрасных принцев, примешь тех реальных людей, с которыми встречаешься, научишься ладить с их недостатками.

— Почему? С тобой этого так и не произошло, с тетей Нэнси тоже.

Алекс усмехнулся.

— Кажется, я вижу вон там Дэвиса. Давай поздравим его.

Куратор стоял перед большой фотографией фасада лонг-айлендского особняка Луиса Комфорта Тиффани, в конце восьмидесятых превращенного в музей. Он разговаривал с мужчиной, стоявшим спиной к Алексу и Рейчел. Они остановились под аркой, украшенной гирляндами глициний.

Рейчел могла видеть незнакомца только со спины, но сразу же почувствовала, что это тот самый мужчина, которого она постоянно замечала рядом с собой весь вечер, стремилась и в то же время боялась найти. Интуиция подсказывала ей, что надо развернуться и бежать прочь, но девушка привыкла подчиняться исключительно строгой логике. Все иррациональное было для нее анафемой.

Поэтому Рейчел взяла дядю под руку и шагнула вперед.

— Рейчел Палмер, Алекс Палмер. А это Гаррисон Шоулс, — представил Дэвис.

Рейчел ощутила впереди себя теплый свет и содрогнулась, услышав гул в ушах. Она внимательно посмотрела на дядю. Тот был чем-то недоволен, однако по его виду нельзя было сказать, что реальность рушится и рассыпается на куски.

— На самом деле мы с мистером Шоулсом уже встречались, — поговорил Алекс, протянул руку Гаррисону, и тот крепко ее пожал. — Рад снова видеть вас. — Однако в его голосе не чувствовалось никакой радости.

Потом он повернулся к Рейчел.

— Гаррисон — тот самый человек, который на аукционе увел Вакха у нас из-под носа.

По тону Алекса было ясно, что он до сих пор сожалел об этом.

Рейчел вздрогнула, осмысливая услышанное. Неужели это тот самый человек, который купил ту картину?

— Мне очень приятно видеть вашу щедрость, выставленную на всеобщее обозрение, — любезным, вкрадчивым голосом ответил Гаррисон.

— Я был бы лжецом, если бы не признался, что одна из главных радостей коллекционирования заключается в том, чтобы показать всем, каким ты был умным, когда покупал ту или иную вещь.

В ушах Рейчел этот разговор звучал неестественно громко. Слова «был бы лжецом» гулкими отголосками разнеслись у нее в голове. Она все еще размышляла о них, когда Гаррисон Шоулс повернулся к ней и протянул руку.

Рейчел сделала над собой мучительное усилие и ответила тем же. Глаза Гаррисона были зелено-ледяными, цвета зимнего моря. Их пальцы соприкоснулись.

Алекс и Дэвис были поглощены обсуждением выставленных украшений. Куратор пытался убедить коллекционера передать их на хранение в музей. Рейчел решила, что ни тот ни другой не заметили удивления, проступившего у нее на лице, и смятения на лице Гаррисона.

Испепеляющий жар сплавил воедино их плоть. Все это произошло настолько быстро и внезапно, что им обоим одновременно — как впоследствии выяснила Рейчел — пришла на ум фраза «спонтанное возгорание», хотя ни один из них не произнес ее вслух.

Взгляд Гаррисона Шоулса наполнился тревогой. За нее? За себя?

Рейчел ощутила неудержимое влечение, выворачивающее все внутренности. Ей даже показалось, что она шагнула вперед, но нет, между ними по-прежнему оставалось добрых двенадцать дюймов.

Тут возвратился проклятый гул. Рейчел слишком устала, чтобы бороться с ним, пытаться сохранить равновесие, удерживать себя от сползания в теплую пустоту, сопротивляться. Ее взор затуманился всего на одно мгновение и тотчас же прояснился. Слезы, заполнившие ее глаза, будто сдуло ветром.

В зале стало гораздо темнее, чем какую-то минуту назад. Дрожащие огоньки свечей отбрасывали фосфоресцирующее сияние. Воздух заметно потеплел, аромат роз усилился настолько, что у Рейчел закружилась голова. Ей становилось все труднее дышать и еще труднее — стоять.

Мелодия, которую исполняли музыканты, плавно перешла в медленный, соблазнительный вальс. Воздух колебался и дрожал. Рейчел казалось, что она смотрит на мир сквозь туманную дымку.

Этот мужчина танцевал с ней. Его руки прикасались к ее телу. Она буквально ощущала, как кончики его пальцев ставят на ней клейма. Он вел ее в танце по залу, и ее плоть кричала от контакта с ним.

Вокруг все говорили по-итальянски. Рейчел поймала себя на том, что находится уже не в музее. Этот величественный дворец располагался в далекой чужой стране. Рейчел видела кончики своей обуви. Это были не те серебристые туфли на шпильках, которые она надела сегодня вечером, а детские сапожки. Платье ее, теперь розовое, мело пол. Она чувствовала затылком воздух. Ее волосы были заколоты вверх, но ведь девушка никогда не носила такой прически.

— Нам нужно еще какое-то время хранить это в тайне. Вы мне обещаете? В противном случае это может быть опасно.

Рейчел внезапно испугалась и кивнула.

Он повернул ее, и зал мелькнул сливающимися красками. Рейчел заморгала, и все — свет, музыка, запах цветов — вернулось к тому, каким было прежде. Она прикоснулась к своей щеке, пытаясь разобраться в лихорадке, внезапно охватившей ее. Собственная кожа показалась ей холодной.

Но иногда так случается, что Ангел Забвения сам забывает удалить из нашей памяти записи о предыдущем мире, и тогда чувства наши начинают мучиться обрывочными видениями другой жизни. Они рваными облаками мечутся над холмами и долинами нашего сознания, переплетаясь с событиями нынешнего существования.