Маленькая Юля заворожено смотрела на это. Ей казалось, что это маленький домик с маленьким круглым окошком. И из этого окошка на белую простыню попадали красивые цветные картинки с буквами понизу.

Мама читала эти буквы, и мы с Юлей узнавали о путешествиях Гулливера, о приключениях Маленького Мука и скитаниях Калифа-Аиста.

Название у волшебного ящичка было тоже волшебное и трудное: диафильмоскоп. Юля никак не могла его запомнить.

Его запомнило Я.

Я помню все.

Я ее запасная память.

Даже если она забудет, я буду помнить, что в детстве она не могла спать лицом к стене, на которой висел ковер. Ей казалось, что из ковра сыплется пыль и забивается в нос. Она начинала задыхаться, но лежала так до последнего. И только когда пыль забивала и горло, и рот, она, крепко зажмурившись, поворачивалась лицом к темной комнате, в которую проникал свет уличного фонаря. Она не боялась темноты. Она боялась того, кто мог в ней быть.

Однажды, когда она болела стандартной детской болезнью с каким-то недлинным противным названием, у нее неожиданно и опасно поднялась температура. Родители сначала не поняли этого. Но Болезнь и Высокая Температура заставили обратить на себя внимание. Причем не совсем обычным способом. Маленькая Юля и сама не поняла, что происходит. Она сидела на родительской кровати, и ей вдруг очень захотелось пить. Она почувствовала, что пересохло во рту, и собралась сообщить об этом маме — как вдруг заметила на соседней кровати двух медведей. Медведи были огромные. Они лежали обнявшись и смотрели на Юлю. А она, открыв рот, смотрела на них. Больше всего ее поразило, что оба медведя были сделаны из какашек (а к тому возрасту она уже точно знала, как какашки выглядят). Она вдруг ощутила, как загустел воздух и время вокруг нее. Она с непонятной ей самой паникой поняла, что все вокруг замедляется.

И вдруг увидела огромную моль, застывшую во времени. Моль одновременно летела и висела в пространстве. Замерла и двигалась.

Маленькой Юлей овладел такой УЖАС, высыпавший льдом на спине, что она завизжала во всю силу своих детских голосовых связок.

Завизжала так, что у матери, говорившей с отцом, на несколько секунд остановилось сердце, а отец выронил градусник, который держал в руке.

Градусник долетел до пола и разбился.

Юля визжала так, что у родителей кровь стыла в жилах:

— Папа, убей её!!! УБЕЙ ЕЁ!!! УБЕЙЕЁ!!!!

Потом врач говорил, что температура тела, видимо, резко возросла — примерно на четыре градуса за пять минут — и ребенок начал бредить. В те времена детские врачи не использовали слово «галлюцинации» в разговорах с родителями своих пациентов.

Но Медведи и Моль отпечатались в ее памяти навсегда. А испытанный в тот момент УЖАС по-настоящему улегся (или исчез совсем?) спустя двадцать лет…

А еще Юля (когда уже почти выздоровела и ей разрешили играть) нашла на полу комнаты маленькую (со спичечную головку) бусинку. Маленький, тусклый, дрожащий шарик за ножкой шкафа. Она осторожно трогала его карандашом и рассматривала в подзорную трубу, которую можно было (но очень осторожно!) брать для игр из шкафчика брата.

— Интересно, что это? — спросила она, как все дети, обращаясь то ли к себе, то ли еще к кому-то.

Я знаю, что это.

— Пуххх! — сказала она вслух и ударила по шарику чуть сильнее. Шарик вдруг распался на три шарика поменьше.

Юля высунула язык и, стараясь не дышать, приблизила свой правый глаз как можно ближе к полу.

— Что же это такое? — спросила она. Опять обращаясь то ли к себе, то ли к пространству вокруг. Некоторым это помогает. Например, сосредоточиться. Некоторые задают себе вопросы и сами же отвечают на них. Некоторые, делая что-либо, комментируют процесс. Это им помогает. Сосредоточиться. Некоторые настолько сосредотачиваются, что начинают говорить вслух. С собой. Возможно с кем-то еще.

— Что же это такое? — не вслух спросила Юля. Обращаясь к себе или к пространству вокруг.

Я знаю, что это. Это ртуть из разбитого градусника.

— Ртуть, — сказала она. — Ртуть.

Однажды, когда она уже научилась читать, когда пошла в школу, получила первые «хорошие» и «плохие» оценки, побывала на коротких зимних, длинных и любимых летних, и совсем незаметных осенних и весенних каникулах — однажды в кабинете географии она увидела карту своей страны. Огромную карту — во всю стену. Очень подробную: каждый, даже самый маленький, населенный пункт был нанесен на эту карту. Она долго искала свой город и когда нашла, почему-то невероятно обрадовалась. Где-то там, в этой точке с названием, стояла сейчас она. Юля.

Она смотрела на эту карту и вдруг поняла, что видит столько населенных пунктов, что даже столько же человек не знает. Не успела еще познакомиться. И еще она поняла, что и не познакомится за всю свою жизнь с таким количеством людей. Потом позже она смотрела на карту своего материка. Своего полушария. Она смотрела на странный шар Глобус — карту своей планеты — и думала о том, что в каждом, даже самом маленьком, городишке живут люди. И что людей ТАК МНОГО — что даже в голове не укладывается. Она гораздо спокойнее восприняла информацию о том, что Земля похожа на мяч, чем то, что людей ТАК МНОГО. Но это случится позже.

А сейчас, пока родителей и брата не было дома, она приставляла к шкафу стул, влезала на него и доставала зеленую картонную коробку с диафильмоскопом. Она задергивала шторы, аккуратно включала домик с круглым окошком в розетку и направляла его на стену. Она осторожно заправляла пленку в специальный зажим, прокручивала свои любимые картинки и всегда удивлялась: объектив круглый, а картинка квадратная… Чудеса…

Она не умела читать и просто рассматривала красивую одежду героев, в которую вкраплялся рисунок обоев.

Она смотрела на картинки, а Я шептало ей то, что написано под ними. Не то, чтобы Я умело читать — нет, Я научусь этому позже вместе с ней, — но Я запомнило то, что читала мама. Потом, через время, эти символы сложатся в образы, затем в алфавит, а потом и в слова. А сейчас она прокручивает к следующей картинке. И шевелит губами, повторяя за мной.

Я долго не могло понять, знает ли она обо Мне?

Догадывается? Я вслушивалось в окружающее меня пространство, но не чувствовало ничего подобного Мне.

Я было Одно.

С ней. В ней? Вне ее?

Я было. Она была. Мы были вместе.

— Ртуть, — сказала она, пробуя слово на вкус. — Ртуть.

Юля была послушной, доброй девочкой. Она слушалась маму и папу, и старшего брата. Она знала, что Нельзя совать шпильки от маминых бигудей в розетки, что стекло может разбиться и будет «вава», что ножик острый и что огонь больно кусается.

Она знала все, что НЕЛЬЗЯ и все, что МОЖНО.

Но однажды она ослушалась и маму, и папу, и брата. Она гуляла на улице поздним зимним днем. Уже начинало потихоньку (и одновременно быстро — как это обычно бывает зимой) темнеть. Небольшой двор возле общежития, где Юля жила вместе с родителями, был пуст. Все соседи либо уже валялись перед телевизорами в своих комнатах, либо добирались сюда на дребезжащих желтых автобусах со своих далеких, непонятных «работ». Во дворе стояла перекошенная карусель, похожая на ржавый Пентагон с приваренными к нему стульями. Рядом с Пентагоном (через песочницу) стояли качели, которые скрипели так уныло, что на них уже года три никто не присаживался, даже покурить.