— Я вижу дисплей с предупреждением, но не могу его прочесть.

— Выведи его, чтобы я тоже могла взглянуть.

Он повиновался. На фоне ночного неба повис дисплей — экран радара с диаграммой слежения.

— Радар что-то видит, но я не могу определить ни расстояния до объекта, ни его траектории.

Неужели нас преследуют? Но нет, обнаруженный кораблем объект находился выше нас и дальше, где-то на северо-восток.

— Нас предупреждают, потому что в этом секторе неба не должно быть вообще ничего. Похоже, объект неуправляемый и находится на баллистической траектории.

То есть падает. Не исключено, что это свалившийся с орбиты древний космический мусор. Но сигнал тревоги звучал снова и снова, на дисплее появились две новые точки.

Не прошло и часа, а падающих объектов набралось уже пять, и все они двигались с востока на запад, примерно параллельно экватору. Их траектории проходили близко к курсу, заданному кораблю Турком, поэтому он приказал ему описать круг, чтобы успеть разобраться в происходящем. Сигнала не было минут двадцать, потом он раздался снова. Новый объект был крупнее прежних, и мы, возможно, могли увидеть его невооруженным взглядом. Турк отдал кораблю приказ нацелить оптику на соответствующий сектор неба.

Мы уставились в темноту, где по краю уже начали гаснуть первые звездочки.

— Вот оно! — прошептал Турк.

Объект мелькнул на горизонте в двух градусах над облачным слоем — яркий, как горящий фосфор, с быстро тающим светящимся хвостом. По облачной крыше побежали беспорядочные тени. Объект исчез, воцарилась тьма — но ненадолго: мы увидели на горизонте вспышку света: крупный объект столкнулся с поверхностью планеты.

— Пусть корабль просчитает траекторию падения, — сказал я. — Посмотрим, откуда прилетела эта бомба.

Легко сказать! Размер и массу объекта мы знали только приблизительно Тем не менее приборы выдали конус вероятных траекторий и сопоставили их с траекториями других отслеженных объектов. Результаты наложения было трудно интерпретировать, но Турк увидел то же, что я: дуги, очерченные всеми объектами в небе, пересекались с Аркой гипотетиков.

— Что это значит? — спросил Турк.

Я только пожала плечами. Солнце уже всходило, мы должны были вот-вот увидеть ближний край Арки. Турк настроил иллюминатор для хорошего обзора.

Арка гипотетиков была и навсегда останется величайшим искусственным сооружением на земной поверхности. Ее верхушка протыкала атмосферу, а основание уходило глубоко в мантию планеты. Она торчала из Индийского океана, подобно обручальному кольцу, падающему ребром в мелкий пруд. Та ее часть, которую мы могли видеть, кружась над облаками, казалась серебряной нитью, вплетенной в желтую ткань зари.

— Сфокусируйся на ее верхушке и увеличь изображение, — сказала я Турку.

Он повозился с интерфейсом и сумел это сделать. Арка вдруг наехала прямо на нас и оказалась перед самым носом, в опасной близости. Изображение сперва было нечетким, с атмосферными помехами, затем нить раздалась вширь и превратилась в ленту. В действительности ее ширина достигала нескольких миль.

Арку разглядывали на Земле в телескоп еще во времена Турка и никогда не замечали на ее поверхности ни малейших изъянов. Никогда — до сих пор. Теперь «лента» выглядела потрепанной, ее край напоминал бахрому.

— Увеличь еще! — потребовала я, хотя оптические возможности приборов были на пределе.

Новый головокружительный рывок вперед. Изображение корчилось, пока приборы искали алгоритмы поправок.

Потом я ахнула. Арка не просто утратила былую безупречность: теперь ее покрывали глубокие трещины, кое-где зияли воронки, даже сквозные дыры.

Так вот что валилось с неба: куски Арки размером с целые острова! Некоторые, несясь с суборбитальной скоростью, загорались при вхождении в атмосферу и теряли свою колоссальную кинетическую энергию, врезаясь в мертвые океаны Земли или в ее безжизненную сушу.

Трудно было поверить, но именно это происходило теперь прямо у нас на глазах. Темная трещина расширилась и дошла до соседней трещины, после чего от Арки оторвался кусок и начал падать. Он двигался со слоновьей грацией благодаря инерции. Видимо, ему предстояло совершить виток-другой вокруг планеты, прежде чем загореться и устремиться вниз.

Мы с Турком переглянулись. Слова были не нужны. Мы оба знали, что все это значит: дверь в Экваторию захлопнулась навсегда. Наш план провалился. Лететь нам было больше некуда.

Боуз двигался перебежками вдоль заборов, надеясь, что его скроет пелена дождя. Парень с пакетом — видимо, это был Турк — шагал по тротуару примерно в половине квартала от Боуза. Его отделяли уже считанные ярды от патрульных машин, которые давно заметил Боуз, — ничем не примечательных серых автомобилей с двумя вооруженными типами в каждом.

То, что парень заметил наконец первую машину, Боуз определил по сбою в его походке, по секундному замешательству, которого не заметишь, если не ждешь его. Но парень в пончо как шел, так и продолжил идти — с опущенной головой, поливаемый дождем. Сидящие в машине охранники проводили его взглядом, дружно повернув головы, словно нанизанные на одну нитку.

Если бы парень повернул налево, то еще через квартал дошел бы до главного входа в склад, но он не повернул — видимо, у него было другое на уме. Боуз сообразил срезать путь через заросший пустырь за фабричным корпусом и остался незамеченным для людей в машине, но при этом сам потерял из виду Турка. Дождь хлестал с таким ожесточением, словно наверху было решено во что бы то ни стало сбить Боуза со следа. Ботинки его были полны воды. На следующем углу он снова увидел парня — тот шагал в прежнем направлении, уже миновав склад. «Так и иди, — подумал Боуз. — Сядь в другой автобус, облегчи мне жизнь!»

Но парень свернул влево, и Боуз понял, что он хочет добраться до склада кружным путем, обойдя охрану.

* * *

Боуз пытался представить себя на месте этого парня, предполагая, что он — Турк Файндли, каким его описал Оррин. Это оказалось нелегко. Боуз боготворил своего отца. Отцеубийство, даже символическое, было ему совершенно чуждо.

Зато он отлично понимал, что такое ярость и бессилие. Он сам испытал это, когда грабители высадили дверь и ворвались в дом его отца в Мадрасе. Отец велел ему тогда спрятаться под столом, и Боуз смирно сидел там, боясь, что сердце выскочит из груди, стараясь даже не дышать. «Я разберусь с ними», — пообещал отец, и Боуз ему поверил. Он просидел под столом до тех пор, пока не услышал крик отца — первый и последний. После чего кричать пришлось уже ему самому.

Его отец не принимал препараты Четвертых, хотя помогал пройти курс лечения многим другим. Он жил собственной жизнью и не был готов принять на себя обязанности, сопровождающие долголетие. Мать Боуза проявила меньше щепетильности и с помощью этих препаратов спасла жизнь сыну. Боуз был еще слишком мал для этого, но марсианская этика делала исключение для случаев, когда решался вопрос жизни и смерти. Мать поступила стандартно: сначала ввела сыну препарат, а потом уже спросила, одобряют ли ее коллеги. Боуз никогда не испытывал к ней чувства признательности за это, хотя знал, что должен был; часто, мучаясь воспоминаниями о мадрасском ужасе, он приходил к мысли, что она поступила бы правильнее, если бы дала ему умереть.