Потом незнакомец вдруг опомнился и сказал, что совсем забыл о времени:

— Меня ждут. Но я надеюсь, что наше знакомство этим не кончится. Мы теперь уже старые друзья. Где бы нам завтра увидеться?

— Здесь, — сказала Гретхен. — В тот же час.

— В тот же час. Уж я-то не премину явиться. Однако мне пора. Бегу получать нагоняй за то, что так задержался.

И, поклонившись пастушке, он запрыгал с уступа на уступ к величайшему испугу Гретхен, которой показалось, что до подножия скалы он доберется не иначе как разбитым на куски. Но цыган ловко устоял на ногах, уже внизу еще раз отвесил поклон, бегом пустился по дороге и пропал мгновение спустя за поворотом.

На следующий день Гретхен и незнакомец в назначенный час явились на свидание.

Они, как и накануне, болтали о тех сходных обстоятельствах и общих пристрастиях, что нашлись как в их прошлом, так и в их сердцах.

Прощаясь, неизвестный попросил Гретхен о встрече на следующий день.

— Значит, вы остановились в Ландеке? — спросила пастушка.

— Да, мы там пробудем еще несколько дней.

— Вы не один?

— Нет, с сестрой. Мы прибыли из Парижа, а направляемся в Венецию. Моя сестра — знаменитая певица, она из своей глотки извлекает столько серебра, сколько захочет. Потому-то вы и видите меня в этом славном красном жилете, который вчера привлек ваше внимание. Я могу купить себе столько красных жилетов, сколько мне вздумается. Сестрицу ждут в ее театре. Но она пожелала проехаться по Рейну и Швейцарии. Прихоть актрисы. Когда мы приехали в Ландек, он ей понравился, вот она и захотела остановиться здесь. И меня предупредила, что мы в этих местах пробудем еще какое-то время.

— Что же здесь может ее так удерживать? — удивилась Гретхен.

— Вон тот замок, — сказал незнакомец, указывая на твердыню Эбербахов, силуэт которой выделялся на фоне сияющего неба слева от них. — Сестрица у меня ученая, ей интересно поглядеть, как обработаны камни постройки. Она утверждает, что этот дворец битком набит разной редкостной старинной мебелью, чтобы все это подробно рассмотреть, нужно, она считает, добрых два десятка лет. Ее забавляет такое обилие убранства, резного дерева и архитектурных орнаментов. Я-то от вида всего этого тотчас схватил мигрень, когда однажды попробовал пойти туда с ней. Теперь, черт возьми, я предоставляю ей бродить по замку одной. Мне более по душе вольный воздух и леса. Мой желудок не приспособлен переваривать камни.

Гретхен покачала головой.

— Ах да, — вздохнула она, — слуги сейчас за деньги показывают дом всем, кто захочет поглядеть. Замок стал достоянием прохожих. Впрочем, они правы, что так поступают. Хозяин покинул свое жилище. Пускай же теперь оно достанется любому, кто пожелает прибрать его к рукам. Ах! Подумать, что этот пустой дом был когда-то полон счастья и радости!

— Да что же такое происходило в этом замке? — спросил цыган.

— Много веселого и много страшного, — ответила Гретхен.

И она поведала ему историю неистовых страстей, любви и смерти, историю, что доныне продолжала жить в ее сердце.

Время и свойства ее необузданной натуры придали тем событиям, то радостным, то мрачным, некий мистический оттенок. Жизнеописание Юлиуса и Христианы в ее устах превратилось в подобие легенды, овеянной таинственной поэзией.

Роль в ней Самуила выглядела странной и ужасающей. Эта фигура на глазах приобретала размеры грандиозные, словно это был сам Сатана. Он рисовался гением зла, находящим для себя наслаждение в том, чтобы разрушать людское благоденствие, и своим дьявольским хохотом заставляющим умолкнуть песнопения и лобзания ангелов.

Вместе с тем, если судить по ее отзывам о нем, этот демон казался в общем-то куда более зловещим, чем в самих своих деяниях, описываемых томимой ненавистью рассказчицей. Ведь Гретхен воздержалась от упоминания о насилиях, учиненных Самуилом, о ребенке, о причине самоубийства Христианы.

Когда же ее уста произносили имя Христианы, на глаза пастушки наворачивались слезы. Чувствовалось, что ее привязанность пережила погибшую страдалицу: сердца этих двоих остались неразлучны, тонкая нежная связь двух душ и поныне была все так же крепка, сколь ни глубока была пропасть, навек разделившая подруг.

— Нет, — вскричала она, — Христиана не умерла! Она живет во мне и не только во мне. И то живое, что от нее осталось, отомстит за гибель всего, что было убито. Пусть спит с миром, мы остались здесь за нее, и злодею не ускользнуть от нас!

При этих словах в ее внезапно потемневших глазах сверкнула молния.

— Прощайте, — сказала она. — Или до завтра, если вы еще будете в Ландеке. На сегодня хватит. Я как вспомню об этом Самуиле, моя ненависть молодит меня на семнадцать лет, я теперь целый день не смогу говорить ни о чем другом. До завтра.

И она, поднявшись, направилась к прибрежным скалам; ее козы последовали за ней.

На следующий день она встретила цыгана с улыбкой, смягчившись и заметно повеселев.

Она первая подошла к нему и сказала:

— Вчера я слишком поспешно вас покинула. А все потому, что есть такое, о чем я не в состоянии рассуждать спокойно. Не стоит больше об этом толковать, давайте забудем о замке, о том, что здесь случилось. Поговорим лучше о вас, о вашем прошлом, о ваших родных краях, где вы кочевали, о вольной бродячей жизни, которую и я тоже вела, когда была совсем маленькой. О! В голове у меня много диковинных воспоминаний о каких-то прекрасных городах, полных солнца, о лесах, похожих на храмы, где стволы деревьев подобны органам, о горах — истинных алтарях всеблагого Господа. А из тех городов, что вы повидали, какой вы любите больше всех?

— Венецию, — отвечал он.

— А почему?

— Потому что этот город не похож на все прочие. Это одинокий остров среди безбрежных вод. И стоит он в открытом море.

— Город, где на улицах вода, не так ли? — спросила Гретхен, по-видимому силясь прояснить смутный образ, возникший в ее памяти.

— Да, — отвечал цыган. — Город, построенный рыбами.

— О, я припоминаю, — прошептала она. — И огромные площади! Громадные здания! Моя матушка тоже любила Венецию.

— Ваша мать жила там? А как ее звали?

— Она носила свою девичью фамилию — Гамба.

— Гамба! — закричал цыган. — Но это и мое имя тоже.

— Вас зовут Гамба?

— Точно так. Но постойте. Ваша мать никогда не говорила вам, что у нее есть брат?

— Говорила, и притом весьма часто. Но она повздорила со своим отцом из-за того, что полюбила против его воли. Вот она и бежала и с тех пор не подавала о себе вестей ни отцу, ни брату. А потом человек, которого она любила, умер, оставив ей дочь, то есть меня. Она бродила по городам и селениям со мной на руках, зарабатывая на жизнь жалкие гроши, пока один святой человек, пастор из Ландека, не взял ее к себе. Он ее наставил в вере, и благодаря ему она до самой своей смерти имела кусок хлеба. С тех пор она больше не покидала этих мест.