Так что мой отец лежит, как многие другие моряки, в такой могиле, к которой я не смогу прийти. Его имя на фамильной усыпальнице Маккензи-Грантов – всё, что было у моей мамы. Дикие цветы, которые мы приносили туда каждое воскресенье – всё, что она могла для него сделать. Он уплыл, так и не узнав, что она по-прежнему его любит. С осознанием этого ей пришлось прожить всю оставшуюся жизнь. И он не узнал, что она ждёт от него ребёнка.

Теперь рассказывает Бриди – о том, что после службы в церкви сэр Чарльз при всех отчитал Руарида, и, не скрывая переполнявших его горя и ярости, сказал, что Руариду должно быть стыдно сидеть тут в безопасности на холме, зная, что с ним ничего не случится, зная, что эту возможность предоставил ему Алек, зная, что кости Алека лежат теперь на глубине нескольких тысяч миль в ледяном море. Руарид не ответил ни слова, молча стоял, убитый горем из-за того, что лишился друга детства, но его челюсти сжались, а лицо побледнело.

Флора умоляла его одуматься, но на следующий день Руарид пошёл на базу и попросил перевести его на корабль. И, поскольку им требовался связист, его направили на «Кассандру», имя которой стало предзнаменованием смерти. Благополучно добравшись до Мурманска, корабль погиб на обратном пути в Лох-Ю – в его нос влетела немецкая торпеда.

И мистер Мактаггарт на своём велосипеде проехал мимо ворот поместья Ардтуат и направился прямо к домику смотрителя. И новая телеграмма ударила в сердца Йена и Флоры спустя всего три месяца после того, как они узнали о гибели Алека.

$

– Вот, значит, как всё было, – тихо говорю я, услышав наконец историю, которую рассказали мне мамины лучшие подруги. Мне хочется плакать.

Неудивительно, что маме было так тяжело говорить о моём отце. Она всю жизнь мучилась чувством вины, что написала ему то страшное письмо. Что он уплыл навстречу смерти, не зная, как сильно его любят и ждут.

Внезапно меня охватывает ужасное осознание, что она могла чувствовать себя виноватой и в смерти брата. Ярость сэра Чарльза от того, что Алек так любил Флору, не могла не отразиться на Руариде, не сыграть роковую роль в его судьбе. И мой отец, и мой дядя были героями войны, но лишь теперь я понимаю, какие чувства испытывала мама, думая о том, как повлияла на их гибель.

И к чему всё это привело? Смогла ли мама войти в мир Маккензи-Грантов? Слабая надежда на это погибла вместе с Алеком.

Она больше никого не встретила. Многие мужчины, покинувшие родной дом, так и не вернулись назад. Новое поколение женщин, как и то поколение, чья юность пришлась на годы прошлой войны, осталось без мужей, без шансов обрести семью. Мама стала одной из этих одиноких женщин, всю свою жизнь прожила тихо, в крошечной деревне среди холмов, в домике смотрителя. Растила меня, заботилась о дедушке, которого не стало в тот год, когда мне исполнилось пять.

Я молчу, пытаясь осмыслить всё это. В конце концов спрашиваю:

– А что стало с «Птицами Олтбеа»?

– Мы никогда больше не выступали с концертами, после того как погибли Алек и Руарид. Пели разве что в церкви, – мягко и задумчиво отвечает Майри. – Но, Лекси, когда ты поступила в ту школу в Лондоне, это так много значило для твоей мамы. Она очень радовалась, что у тебя появилась возможность, которой у неё никогда не было. Подарить свой голос всему миру.

Я знаю, она не имеет в виду ничего плохого, и всё-таки при её словах содрогаюсь, и мне становится ещё хуже. Я разочаровала всех. И маму – в особенности. Она была тактична и никогда на меня не давила, но теперь я понимаю, как много для неё должен был значить мой успех – гораздо больше, чем я могла себе представить. Я беру с каминной полки мамину фотографию – ту, на которой ветер треплет её волосы и солнце светит в лицо, ту, на которой её взгляд полон любви, так жестоко у неё отнятой. Вздохнув, ставлю фото на место и вижу, что Бриди и Майри переглядываются.

– Что такое? – спрашиваю я. Бриди качает головой и сжимает губы, словно боится, что слова могут вырваться у неё против воли. Майри, подавшись вперёд, легонько треплет подругу по руке:

– Пришло время рассказать ей всю историю, Бриди. Пусть она узнает и поймёт.

– Пойму что? – сразу интересуюсь я, переводя взгляд с одной женщины на другую.

Бриди смотрит настороженно, неуверенно, в последний раз пытаясь замкнуться в себе, не выдать тайну, о которой молчала столько лет. Почти тридцать четыре года, если быть точной; всю мою жизнь. Но Майри кивает, побуждая подругу говорить. И Бриди неохотно рассказывает мне остальное.

Закончив завтрак, Йен посмотрел на Флору:

– Тебе не нужно туда ехать, ты же знаешь.

Она взяла чайник, налила отцу чаю:

– Я еду с тобой, пап, и всё. Ты один не справишься и с пони, и с оружием. Ты и сам знаешь, как для сэра Чарльза важна оленина к Рождеству. Даже если он не просил тебя взять с собой меня, я считаю, что тебе нужна моя помощь.

Подув на чай, чтобы быстрее остыл, отец вновь смерил Флору внимательным взглядом из-за чашки.

– Ты точно в порядке, душа моя? Прошла твоя слабость?

Флора погладила начавший округляться живот. Срок был небольшой, всего четыре месяца, но в это утро она обнаружила, что не может застегнуть брюки. Она нашла ремень в шкафу Руарида, который они так и не разобрали – обоим было ещё слишком больно – и подпоясала их.

– Всё хорошо, пап, честно. Меня уже не тошнит, и я буду просто тихо сидеть возле пони, пока вы охотитесь.

Не было нужды говорить о том, что, кроме неё, ехать всё равно некому, потому что ни Алека, ни Руарида больше нет. Мальчишки Лавроки, хоть и проявили себя отличными помощниками в охоте на фазанов и тетеревов, были всё же ещё слишком маленькими, и им недоставало выдержки и терпения ждать, пока выследят оленя.

Флора поднялась, отнесла посуду в раковину, протянула отцу завёрнутые в газету бутерброды. Надела жакет, набросила клетчатую шаль, отчасти для тепла, отчасти чтобы скрыть выпирающий живот от сэра Чарльза. Не хватало только, чтобы он, обезумевший от ярости и горя, потерявший единственного сына, узнал, что дочь смотрителя носит его внука! Ей хотелось рассказать новость леди Хелен, которая, может быть, обрадовалась бы, что частичка её сына будет жить, но в их последнюю встречу, на собрании в Женском сельском институте, Флора отвернулась и закрыла живот руками, испугавшись, что к тёмно-фиолетовому синяку на скуле владелицы поместья могут добавиться новые, если сэр Чарльз разозлится ещё сильнее.

Они направились в конюшню, молча взялись за дело. Флора надела на пони уздечку и застегнула ремень на шее, отец взвалил ему на спину тяжёлое седло. Флора медленно повела пони по дорожке к особняку Ардтуат, Йен пошел забрать винтовки из оружейного сейфа и сообщить сэру Чарльзу, что они готовы. Его светлость молча забрал у ее отца двустволку, едва заметив Флору. Она шла ровно, хотя и чуть медленнее, чем обычно, пони терпеливо брёл по холмам нога в ногу с ней. Они направлялись к озерцу, где Флора и пони должны были терпеливо ждать, пока мужчины поднимутся на холм, под которым олени прячутся от порывистого декабрьского ветра. Когда тропа стала круче, отец повернулся и с тревогой посмотрел на Флору, вопросительно приподняв брови. Она тяжело дышала, но ободряюще кивнула ему, показывая, что всё в порядке и она справится.