Боевая задача, собственно, прежняя — взять Маленичи. Замысел боя тоже не претерпел особых изменений, он понятен и прост, как математическая прямая, проведенная из одной точки в другую: атаковать позиции противника в лоб, с открытым забралом. Артиллерийско-минометная поддержка вновь не предусмотрена. Единственное изменение — пять расчетов бронебойщиков, которые прибыли в окопы и должны будут, оставаясь в них, вести огонь по дзотам и пулеметам.

Таковы реалии замысла и обеспечения средств боя. Отдавая приказ, Павел акцентирует внимание на специфике действий командиров штрафных подразделений:

— Командиры взводов идут позади своих порядков. Чтобы ни одного бойца, кроме командира роты, за вашей спиной не было. В силе двести двадцать седьмой приказ. В случае паники и бегства применять оружие. Сзади тоже пулеметы. Это люди должны знать.

— Да знают уже все. Только и разговоров, что о пулеметах, — с неудовольствием отзывается Маштаков. Он как-то необычно нетерпелив и резок, нервно покусывает губы.

Павел намеренно оставляет его реплику без внимания, ждет реакции других. Уточняет.

— Задача ясна?

— Яснее некуда.

— По местам!

Друг за дружкой выбрались в траншею. Сегодня в бой с Колычевым идет только один связной — Туманов. Богданова он, по договоренности с Махтуровым, отослал в первый взвод.

Прежде чем разойтись по взводам, Махтуров с Маштаковым присаживаются перекурить в приблиндажной траншейке. Махтуров курит не спеша, глубоко затягивается и делает длительные перерывы между затяжками, Маштаков — нервно, лихорадочно, мелкими частыми зыбками.

Траншея заполняется штрафниками. Нет в ней вчерашней тесноты и скученности. И траншея немецкая, просторнее нашей, и бойцов наполовину меньше. Сколько останется в роте к концу дня? Бой предстоит трудный, и крови прольется немало. Кое у кого и жизни уже остается такой же стремительно укорачивающийся отрезок, как и у торопливо докуриваемых ими цигарок. Всего несколько последних скоротечных минут, как несколько последних затяжек до того, как обожжет губы дотлевающий уголек.

Ракета!

Штрафники карабкаются наверх и, свалившись с тыльного бруствера, переходят на бег. Бегут вольно, не пригибаясь, в полный рост. И до поры, когда хлестанет по ним первая пулеметная очередь, молча.

Последним бежит Грохотов. Снизу Павел видит, как оскользается он, попав ногой на обледеневшую с ночи проталину, хватается рукой за шапку.

С минуту еще Колычев следит, обозревая взводные порядки с фланга до фланга, оглядывается по сторонам траншеи. Пусто. Только расчеты бронебойщиков прилаживают для стрельбы ружья в оставленных пулеметчиками гнездах. Сдерживая нетерпение, медлит, выжидает.

Готовясь к бою, он мысленно представлял, как это будет, проигрывал на местности свои и ответные действия противника, стремясь предугадать наиболее вероятный ход событий. Впереди, чуть ближе к немецким окопам, поперек склона пролегала глубокая водоотводная дренажная канава. И если верны его предположения, именно на этом рубеже фашисты попытаются положить, прижать к земле его роту, встретят штрафников плотным огнем из всех стволов. Он знает: рота заляжет. И тогда может случиться всякое, чего не предусмотришь ни одним сценарием и о чем ему не очень хочется думать, но к чему необходимо быть готовым.

Сегодня он очень рассчитывает на то, что в отличие от вчерашнего дня, когда немецкие пулеметчики безнаказанно, как на учебном полигоне, выкашивали порядки штрафников, сегодня у них такой возможности не будет. Не позволят бронебойщики. По крайней мере хочется в это верить. Но что будет в реальности?

Проходит еще несколько томительных минут. Немецкая траншея безмолвствует.

Туманов сбоку косит на него нетерпеливым вопрошающим взглядом.

«Пора! Вперед!»

И точно, едва вырвавшиеся вперед бойцы достигают дренажной канавы, тишину взрывает длинная раскатистая очередь немецкого МГ. Пулемет стегает по передней цепи. Несколько человек там падают, то ли сраженные секущим огнем, то ли устрашенные им. Кто-то один из них приподнимается и на четвереньках ползет к канаве. Остальные продолжают бежать. Но уже срывается им встречь со всей линии немецких окопов, из всех огневых точек ливневый свинцовый смерч.

Как и предполагал Павел, гитлеровцы встречают штрафников шквальным огнем на линии дренажа. Пулеметная дробь сливается с треском автоматных очередей. Бьют разящим настилом в упор, косыми навесными трассами с флангов. Почти одновременно начинают работать минометы. Минные разрывы часто встают вдоль линии дренажной канавы. И вскоре все там скрывается в навесах дыма и пыли.

Чуть сбавляя бег, Павел напрягает зрение. Но видеть ему не обязательно, он и так понимает: впереди залегли. Он знал, что так будет, и ждал этого момента. Сейчас минометчики отдадут на откуп пулеметчикам канаву, а сами, увеличивая дальность прицела, начнут постепенно смещать огонь вниз по склону, положат всю роту. Что, собственно, и происходит. Так складывалось начало боя вчера, повторяется и сегодня. Редкие серые фигурки на подступах к пыльно-дымовой завесе начинают пластаться, расползаться в поисках спасительных укрытий. К счастью, осенью фашистам крепко перепало от нашей авиации. По всему склону густо натыканы бомбовые воронки.

Во второй раз далеко на левом фланге в поле зрения попадают две согбенные фигуры в телогрейках. Сильно пригибаясь, бойцы расчетливо перемещаются короткими перебежками от одной воронки к другой. У одного, переднего, в руках ручной пулемет, у второго — цинки. Близкий минный всполох заставляет бойцов присесть на корточки, но в следующий момент они подхватываются и упрямо бегут вперед.

Низко над головой, одна за другой, почти вперехлест, первая косо слева, вторая косо справа, проходят две тяжелые крупнокалиберные трассы. Немцы сдвигают обстрел вниз по склону. Положив в снег, разметав передовую цепь, бьют методично по площади. Всполохи минных разрывов встают, подвигаясь навстречу, убирают с пути бегущие фигурки солдат. И редкая из них еще продолжает бежать.

Выцелив глазом бомбовую воронку, Павел ныряет на дно. Тотчас рядом плюхается на живот Туманов. Черпает горстью снег, жадно заглатывает. Сердце бешено колотится в ушах, в горле, звон в голове перекрывает шум стрельбы.

Наверху рвется тяжелая мина. Стая осколков вихрем проносится над воронкой, срезая и обкрошивая края. Два других вздыбливаются несколькими метрами позади. Оттуда обдает землей, увесистый комок ударяет в спину. Чувствительно. Но больше достается Туманову. Комья падают на него сверху градом.

Переждав несколько секунд, Павел осторожно приподнимает голову: рота лежит. Вся. Теперь разрывы гуляют по всему склону. Никакого движения вперед на всем пространстве, подвластном взгляду. Даже одиночных, делающих короткие перебежки, солдат не видно. Не проглядываются и немецкие окопы. По дренажной канаве, закрывая горизонт, все еще стоит пыльно-дымовая наволочь.

— Труба, ротный! — обратив на Павла мокро блестевшее, распаренное, в грязевых потеках лицо, говорит Туманов. Глаза его полны горячечного блеска, но, впрочем, не испуга. Может, не сознает до конца, что значит «труба» для них на самом деле.