И стало тихо, только ветер сильнее завыл меж камней.

— Даже звери, неразумные звери никогда не бросают детенышей! — наконец тихо проговорил шаман и заковылял по камням к краю пропасти. — Даже птицы, безмозглые птицы до конца защищают своих птенцов!

Шаман обернулся, и голос его вдруг загремел, словно гром, перекрывая свист ветра:

— Даже рыбы в студеных реках, рыбы, чья кровь холодна как лед, охраняют свое потомство, отгоняя чужаков! А что сказал ты, старший воин?! Мы, люди — люди! — бросим детей и женщин, бросим стариков на верную смерть?

— Да кому они нужны? — ощерился Пэла, кивнув на сбившихся в кучу ребятишек постарше, на прижавшихся к матерям сосунков, на качающих головами стариков. — Белокожие не тронут их, они заберут всех к себе, поселят в теплых домах и заставят работать на полях. Это лучше, чем смерть. А потом мы придем и освободим всех!

— Нет! — рявкнул шаман, пристукнув посохом. — Вы никого не освободите, потому что мертвым не нужна свобода! Белокожие убьют всех, всех, ты слышишь! Они зарежут стариков, как овец, они надругаются над женщинами и взденут их на копья, они перестреляют детей, как куропаток, из луков, а младенцев кинут в пропасть, как ненужные отбросы. А потом они пойдут по следу тех, кто ушел. Они достанут вас и в Загорье! Отчаяние помутило твой разум, старший воин. Сядь! Твой путь — путь безумия и смерти!

— Не сяду! — Пэла угрожающе наклонил голову, и копье в его руке тоже наклонилось вперед. Тускло блеснул широкий наконечник.

— Но, может быть, Пэла прав… — робко подала голос целительница Насма, — может быть, Белокожие пощадят нас…

— Не может! — отрезал шаман. — Белокожие ненавидят нас… Они другие. Они поклоняются Рыбьему-Глазу-Дня, а мы — Великой-Матери-Сияющей-В-Ночи. У них белесая кожа, а у нас — темная. Они превратили огонь в раба, а у нас огонь — наш брат. Они едят вареное мясо, а мы — живое, сырое. Никогда никто из Белокожих не пощадит Людей ночи. Они убивали нас всегда, как диких зверей. Поэтому помолчи, Насма, если мысли твои заблудились в тумане.

— А помолчите-ка вы все, — раздался вдруг каркающий голос, и люди вздрогнули, настолько резким и неприятным он был.

Из вороха тряпья и старых облезлых шкур выбралась и на четвереньках переползла на середину, поближе к стоящим друг против друга шаману и Пэлу, сгорбленная косматая старуха, прорицательница Вэжанэ.

Она воззрела единственным горящим глазом в темное мутное небо, воздела костлявые руки вверх и закричала, словно раненая ночная птица:

— Демон ночи и Демон огня говорили со мной словами туманными мрачного смысла. Кто будет бежать — погибнет. Кто будет стоять — погибнет. Кто будет лежать — погибнет. Кто будет спать — тот спасется!

— А ну пошла прочь, старая карга! — вдруг взревел Пэла. — Довольно нам слушать выживших из ума стариков и кликуш! Воины и сильные женщины уйдут по Запертой тропе. Я сказал! Мы уходим! Прямо сейчас!

— Я прокляну тебя! — прошипел шаман.

— Я убью тебя! — ответил старший воин.

— Проклятие страшнее смерти! — возразил шаман.

— А вот посмотрим, — усмехнулся Пэла, перехватывая копье поудобнее. Воины за его спиной тоже подняли оружие.

Шаман сел на камень и горестно опустил руки.

— Идите… Все равно Запертая тропа пропустит лишь самых сильных. Не многие из вас доживут до завтрашней ночи…

— Бесконечные пещеры пожрут вас раньше, — бросил на прощание Пэла и первым шагнул во мрак, спускаясь со скалы, которая приютила племя.

Один за другим воины и женщины, что стали воинами в последние дни, уходили прочь. Кто-то — опустив голову, кто-то — наоборот, высоко подняв ее, но никто не смотрел на оставшихся. Плакали дети, горестно стонали старухи, сжимали бессильные кулаки старики. Пророчица Вэжанэ сидела на холодных камнях и тихонько стонала, словно передразнивая ветер.

— Не надо, старая, — тронул ее за плечо шаман. — Этим уже не поможешь. Мы все погибнем — без заслона нам не успеть к Бесконечным пещерам. Сила победила разум и опыт. Теперь надо встретить смерть достойно…

Рассвет наступил, но мгла вокруг осталась почти такой же непроглядной, как ночью. И все так же выл ветер, и все так же сидели у потухших костров люди. Плакали дети, плакали женщины. У края пропасти лежало тело старого охотника Кууда — в самом конце ночи, в час Нетопыря, он умер от холода, отдав детям всю одежду, и шаман Хань закрыл его невидящие глаза.

Длинноволосая Кэрас, мать двоих черноглазых пареньков, что сумрачно топтались поодаль, подошла к шаману и тронула его за плечо:

— Что нам делать дальше? Белокожие к вечеру будут здесь. Не сидеть же, словно птенцы в гнезде на скале, ожидая, когда снежный барс придет и сожрет всех. Надо прятаться, бежать, укрываться…

— Я думаю над пророчеством… — пробормотал шаман и повернулся к женщине: — Я не понимаю, что оно значит! Я — не понимаю… Видимо, горе помутило мой разум… Что значит: «Кто будет спать — тот спасется»? Как ты думаешь?

Он вдруг вскочил и закричал, обращаясь к остальным:

— Все, все! Думайте, что значит пророчество! Кто будет спать — тот спасется! Спасется! Это наша единственная надежда! Ну?!

Люди ночи загомонили, словно очнувшись от оцепенения, в которое погрузились после ухода воинов. Кажется, вот оно — спасение, надо всего лишь разгадать пророчество! Всего лишь…

— Слышь-ка, Хань, — прошамкал беззубый старик Гырьез, лысый, словно горный утес. — Когда еще дед деда моего был жив, а я только-только выучился ходить, рассказывал он, что есть в здешних горах источник. Если зверь, или птица, или человек, скажем, попьет из него — вмиг все члены его точно каменные станут и заснет он, став словно мертвый. Но это не смерть, это такой особенный сон. И если потом положить спящего на лед, то пролежит он так вечно, и только тепло живого огня способно будет разбудить его.

— Ну и где тот источник искать? — с сомнением перебил старика шаман.

— Не части, торопыга! — сурово нахмурился Гырьез. — Когда я молодым был, ходили мы с Лейкой — помнишь, был такой высокий охотник? — в здешние края. Вот тут, на этой скале, и ночевали тогда, а утром спустились в ущелье, чтобы кабарожек у водопоя подстеречь.

— Постой-ка… — закатил глаза шаман. — Ты еще с той охоты один вернулся, а Лейка Длинный, сказывал ты, с обрыва упал и сломал шею.

— Не сломал он ничего, — улыбнулся Гырьез. — Лежит Лейка в пещерке небольшой, я его льдом да снегом обложил. Попил он, недовера, из источника. Попил — и уснул.

— Чего ж ты людям не рассказал про то? — поинтересовался шаман. — Чего ж не принес тело друга?

— То долгая песня… — набычился старый охотник. — Он, Лейка, жениться хотел на Умме. Ну, и я тоже…

— Вот, стало быть, как… — Хань покачал головой. — Хитер ты, Гырьез, хитер, как каменная куница.

— Дык я вот и говорю — может, про этот источник и говорится в пророчестве-то, а? — виновато пробормотал Гырьез и, пожав плечами, отполз в сторону, мол, я все сказал, а вы уж сами тут решайте…