Пока же аквариум отвлекал от тяжелых мыслей, и Канаев, недовольный тем, что его оторвали от этой своеобразной медитации, поморщился, повернувшись к дверям.

— Ну что еще там? — хрипло спросил он.

В кабинет вошла жена со скорбным выражением на поблекшем лице. Состояние, в котором в последнее время пребывал супруг, тревожило ее, главным образом потому, что в этом странном уединении она чувствовала грядущие изменения собственной судьбы.

— Ленечка, там к тебе пожилой мужчина. Я знаю-знаю — ты просил никого не пускать, но он говорит, что ты будешь рад. Вот его карточка…

Канаев быстрее, чем обычно, шагнул вперед, буквально вырвав визитку из полной руки жены. На золотом прямоугольнике чернели два слова: «Хорст Убель». «Началось!» — понял Леонид Дмитриевич и улыбнулся, напугав женщину еще больше.

— Проси!

Немец не стал раздеваться, сразу пройдя в кабинет. Канаев заметил тревогу на лице своего компаньона.

— Здравствуйте! Что случилось? Мы же договаривались…

— На моих гвардов совершено нападение! — дергая щекой, ответил Убель. — Наши планы меняются. Собирайтесь — нам надо ехать.

— Кто напал? — удивленно спросил Канаев.

— Сотрудники вашего ФСБ из числа обитателей Темного мира. Скорее всего они производили разведку, были обнаружены — и, обороняясь, уничтожили семерых летающих собак и четырех ёни, потеряв двух своих.

— Сотрудники? Вы хотите сказать, что в Федеральной службе безопасности служит нечисть?

— Не просто нечисть, а накачанные энергией бойцы, способные за один миг истребить четырех сильнейших демонов. Да собирайтесь же, Леонид Дмитриевич! Время не ждет! Я перевожу операцию на резервный план. Ваша задача — сидеть в поселке и тянуть время. Кстати, сколько у вас там людей?

— Тридцать пять человек, — растерянно ответил Канаев. — Двенадцать охранников и прислуга. Но я не собираюсь вступать в конфликт с ФСБ…

— Никакого конфликта не будет! — Немец снова дернул щекой. — Ваша задача — не пускать их на территорию «Кошкиного дома». Сыграйте роль этакого самодура. Побольше разговоров о неприкосновенности частной собственности и надувания щек. Ну, Леонид Дмитриевич! Мне нужны сутки, всего лишь сутки! Вам лично ничего не грозит. Навигаторы уже уничтожены, следов никаких. Как только вы прибудете на место, мои слуги уйдут из «Кошкиного дома». Вы всего лишь отвлекающий маневр, понимаете? Кроме того, я тут связался со старым приятелем, у него в Москве прибыльный бизнес. В общем, он тоже поможет нам, причем совершенно, как это говорится, втемную. Пока ФСБ будет пытаться легально проникнуть на вашу территорию, уверенное, что это и есть главный плацдарм атаки на архив, мы добудем артефакт. Там, правда, возникли дополнительные трудности, но это решаемо. Ну же!

— Едем, — решился наконец Канаев.

Он не любил неожиданностей, но уже сориентировался в ситуации. В конце концов, Леонид Дмитриевич твердо знал — кто не рискует, тот не то чтобы не пьет шампанского, но и вообще не пьет. И не ест. Трусы, как правило, тихо гниют на кладбище. Живут и побеждают только отчаянные и уверенные в себе люди. И себя Канаев всю жизнь причислял именно к ним.

В железной печке щелкали еловые поленья. Дед Пыхто, сгорбленный старичонка, хлебнувший полной мерой все лихо, что выпало в нелегком двадцатом веке на долю русского человека, сидел на низенькой скамеечке перед открытой дверцей и шуровал в топке кривой кочергой.

Довелось деду и в лагере посидеть как сыну раскулаченного, и на фронте побывать, о чем осталась долгая память — осколок в ноге и медаль «За отвагу». Зрелые годы нынешний сторож базы отдыха «Спасское» провел далеко от родных мест, на великих стройках социализма. Когда подкатилась старость, а с ней и болезни, вернулся дед в те края, где вырос. Здесь на его глазах прахом пошло все то, заради чего он кайлил вечную мерзлоту в лагерях, погибал на Зееловских высотах и гробил здоровье на строительстве Братской ГЭС. Семьи он не завел, дома и хозяйства не нажил. Коротал дед дни, охраняя чужое добро на выкупленной новыми хозяевами бывшей базе отдыха завода «Салют». База широко раскинулась по берегу Спасского озера — домики, пристань с лодочной станцией, банька, сторожка над замерзшей водой. По зимнему времени все завалено снегом, мертво, тихо.

Сюда Петр дотащил обеспамятевшего брата только к вечеру. Пришлось бросить и рыбацкий ящик, и ледобур. Только котомка с харчами чудом не слетела с плеча Павла, и теперь дед, кряхтя, то и дело подливал себе в эмалированную кружку дареную водку, со вкусом заедая каждый глоток кусочком сала.

— Вот ведь какая штука человек, — рассуждал сторож, поглядывая в сторону лежащего на топчане Павла. — Столько всего ему в голову понапихано, и разобраться, что там и как — жизнь на это положишь, а и то не хватит. Мы вот Павла твоего за больного считаем, а он, может, как раз и есть нормальный, во всю ширь извилин живет, больше всех в мире видит и знает. Ему наши заботы — что нам воробьиные. Понимаешь?

Петр смолчал, вяло жуя холодную картошку. Он устал, все тело ныло — тяжел, ох и тяжел Павлушка, пока донес, семь потов сошло. Да и чего отвечать? Дед выпил, ему поговорить охота, а о чем, на какую тему — это под водку все равно. Петра же другое мучило — брат опять в приступе, рыбалка сорвалась, и виной всему эти гады из буржуйского поселка. Эх, подобраться бы ночью да подпалить этот «Кошкин дом»…

Не подберешься. Охрана, камеры натыканы, забор высоченный. Знают гады, что не по-человечески живут, оттого и хоронятся. И деньги у них нахапанные, чужие, и отношение к людям — как к скотине. Оттого и боятся, оттого и ведут себя точно захватчики в своей же стране.

— Ты зря в церковь не сводишь его, — продолжал рассуждать дед Пыхто. — Он ведь по-церковному-то кто? Юродивый. Богом отмеченный, значит. Может, даже и святой человек. Пророк. Такое было, я слыхал. Василия Блаженного знаешь? Он Ивану Грозному смерть предсказал, а был-то вроде твоего — за дурачка считали.

— Богом Павел, может, и отмечен, — через силу проговорил Петр, — да только больше от отца-алкаша это подарочек. «Ребенок воскресенья». А Бог твой, если он такой правильный, мог бы и не мучить человека, нормальным сделать. Или к себе прибрать…

— Ты, Петька, ерунду сейчас городишь! — вскинулся старик, сдвинув крохотные седые бровки. — Не тебе и не мне Божьи дела обсуждать. А в церковь Пашку своди. Батюшка у нас хоть и молодой, а с пониманием. Может, присоветует чего путного.

— Свожу, свожу, — устало согласился Петр — лишь бы дед отстал со своими разговорами. — Ложиться я буду, сил нет. Завтра поутряни, если с Пашкой ничего плохого не будет, сбегаю я на то место, где ящик и бур остались, может, и половим еще…

Павел проснулся после полуночи. В сторожке было тепло и сумеречно. Потрескивала остывающая печка. Храпел на лежанке у окна дед Пыхто. Петр спал на раскладушке, накрывшись тулупом. В окно смотрела большая круглая луна.